Поиск по тегу «лев жданов»

Тип статьи:
Авторская

Короткий, очень короткий, свистящий металлический скрежет… Ложись! Вжимайся в землю! Рванет рядом! Не дыши… Замри!

Короткий выворачивающий душу звук ударил в землю, мелькнуло голубоватое слепящее ядро вспышки… Мы – лицом в снег, ждем, летят мгновенья… Льдистый снег… Звонкий надтреснутый звук и грохот разрыва… Осколки дернули за вещмешок, звякнули в банках шпрот, в россыпи патронов…

Вздох облегчения – жив! Обдает приторным, душным, даже сладковатым запахом взрывчатки. Теперь можно слегка приподняться.

Разрыв пришелся в трех метрах от нас. Мины, правда, небольшие, как наши батальонные. Это же противник к пулеметчикам подбирается. И как они так могут?

Боюсь, очень боюсь за пулеметчиков. Как их заставить? Не знаю.

Как они не чувствуют, что их уже нащупывает враг? Он же по горизонтали наводит орудие. Надо, ой, как надо, им уходить! Почему, почему же не меняют позицию?

Смотрите, они удобно, очень удобно устроились в ложбинке, как в постели, в самом углу овражка и короткими очередями лупят по верху холма.

- Тра-та-та-та! Тра-та-та-та…! – выговаривает «максим».

Моя винтовка не работает, хотя и отогреваю затвор. Наша пехота не подходит сюда – не видим ничего на холмах.

Эх! А наших все нет! Должны же, наверное, на нашу стрельбу поторопиться сюда. Нигде не слышно звуков боя, кроме нас…

Я быстро прополз к дымящейся у края овражка воронке. На самом деле, это не воронка, а просто след от разрыва, углубления почти нет. Осколки шли настильно и разметали только снег. Плохо! Грунт мерзлый, твердый! Помкомвзвод говорил нам, что взрыв на таком грунте очень опасен… Но нам повезло – мина легла на скат холма. Лег в воронку наблюдаю за обстановкой. Мы замаскировались – воронка темная и мы темные. К тому же, как говорил помкомвзвод, две мины в одну воронку не ложатся… В овраг? Нет! В овраге опаснее…

А пулемет все заливается…

- Тра-та-та-та! Тра-та-та-та…!

- У-о-о-х! – все рухнуло в душе, и выбросился стон.

Короткий звук, скрежеща, ввинчиваясь, вонзился у пулемета… Ужас! Накрыло… Накрыло ребят!

Буквально у меня на глазах ударил разрыв чуть впереди пулемета. Мелькнул голубой огонек, осколки черными колючими лучами в разлете пронзили расчет. Пулемет смолк, качнулся, поник стволом, кожух задымился паром. Пулеметчики дернулись от ударов смертельных стрел, и … замерли за щитком. Это конец! Навсегда замерли…

Вот ведь как, а? Нельзя же так! Учили же их, учили и маневру на поле боя… Эх! Жалко ребят! Увлеклись и упустили опасный момент…

Ну, и я хорош! Не мог собраться, сообразить! Тоже, выходит, растерялся! Видел же все, чувствовал беду и… и не мог предотвратить…

Посмотрите на рисунок. На нем показан этот эпизод. Вы видите лощину, фургон на дороге, в котором погибли бронебойщик и пехотинец. Вы видите и овражек, и в углу его, в ложбинке, как в постели, лежащие фигуры двух пулеметчиков. Они из нашего, 115-го гвардейского полка.

Вообще, наверное, так со стороны судить легко, а если бы самому? Что самому? Я дисциплинированный и стараюсь соблюдать в бою все наставления и советы, все, чему учил наш помкомвзвод из десантников:

«Думать надо в бою, не чесаться, рот не разевать! Хитрить надо! Умереть легко – выжить труднее! И до конца надо выполнять боевую задачу!»

Потому уже немножечко научился чувствовать противника, но, конечно, и делаю еще какие-то промахи. Пока везет, не подловил враг…

На рисунке точно воспроизводится участок местности. Здесь, где-то в районе Богучара, недалеко от Дона у глубокой балки на дороге навсегда остались четверо бойцов из нашего 115-го полка, в том далеком, далеком теперь сорок втором.

Тогда я не мог предотвратить их смерти. Не хочу оправдываться, но то ли малодушие сковало мой мозг, то ли голова моя слишком плохо соображала – не нашел я способа, как помочь, спасти ребят. И теперь четырех бойцов на моих глазах стала вечным укором, болью сердца и совести на всю жизнь. Наверное, и пишу эти строки, и рисую войну, рассказываю о войне – это как бы попытка смягчить вину, хоть немного облегчить боль души.

Я остался на краю овражка один. Лежу в воронке и размышляю. Тишина – или мне только кажется, что тишина? Минометный огонь прекратился – противник уничтожил расчет. Винтовка моя не работает. На холмах никого не видно. Унылый и поникший серый пейзаж. Что делать?...

Наша пехота так и не подошла на этот рубеж. Свою винтовку я сменил – взял у убитого пулеметчика, ему положил свою, и почти до темноты сидел в овражке, просматривал лощину и холмы. Но никто не подошел: ни наше, ни противник. Пришлось идти искать своих. Нашел пехотинцев примерно в километре сзади, в балке у блиндажей.

Один из блиндажей горел, дым густыми клубами поднимался в небо – он-то и помог мне выйти к нашим. На дороге у костров сидели бойцы, помешивая в котелках ужин из трофейных продуктов.

Утром 17 декабря наступление продолжалось, но к полудню я выбыл из цепи наступающих. После лечения в Борисоглебске, попал уже в другую часть, и на другой участок фронта.

За два месяца наши войска наши войска продвинулись далеко на запад, освободили Харьков, Ворошиловград и другие города. Зимнее наступление 1942-43 годов проходило с тяжелыми боям, и, конечно, те эпизоды, которые я показал, в масштабах боевого пути даже одного полка будут совсем, совсем частными и обыденными. Однако, не сомневаюсь, что в них есть и что-то общее, характерное для зимних боев того времени, если смотреть с точки зрения рядового пехотинца.

В этом очерке я пытался провести читателя по пути, короткому пути, всего лишь в несколько боевых дней. Хотелось, чтобы он, хотя бы немного почувствовал реальную, настоящую атмосферу нескольких самых частных эпизодов начала большого наступления 16 декабря 1942 года на Дону, где-то в районе воронежского городка Богучар.

Завершение публикации воспоминаний Льва Ивановича Жданова, красноармейца 115-го гвардейского стрелкового полка 38-й гвардейской стрелковой дивизии.
+1
1.16K
0
Тип статьи:
Авторская

Пулеметчики лежат в углу овражка. «Максим» туго дрожит, и, выстукивая дробь, выбрасывает белые вспышки. Боец вцепился в рукоятки и поводит стволом напряженно и старательно.

Проследим взглядом. Пулеметчики бьют очередями по вершине холма, туда, где теряется дорога, обозначенная черными метками брошенных вещей. Мы ничего там не видим. Нет уже и вспышек в ответ.

- Что? Вражеский пулемет уничтожен?

Раз ответной стрельбы нет, значит, или уничтожен, или пулеметчики удрали… Тогда по какой цели наши ведут огонь? Я там ничего не вижу, но и пулеметчики из низины едва ли что замечают.

А зачем нам думать, ломать голову? Стреляют – пусть стреляют, значит что-то видят, что-то знают больше нас! Заляжем спокойно, и не о чем не думая, будем ждать нашей пехоты – подойдет пехота, пойдем с ней, не подойдет – уползем отсюда, пойдем оврагом назад искать свою пехоту… Вот и все!

Мы радовались, думая, что это наши подошли. Но кроме двух бойцов у пулемета, больше никого нет. Наша пехота не появляется ни на холмах, ни из оврага. Это хуже. Как же так? Ведь слышна же наша стрельба по всей округе. Почему же никого нет? Нас всего трое здесь, здесь, на виду у противника. А может быть он оттуда, с высотки, видит, как сюда движутся цепи нашей пехоты? Ни черта не понимаю!

Мне уже кажется, что пулеметчики долго стреляют с одного места, из ложбинки. Или я такой нетерпеливый, через-чур чувствительный?

Но все-таки, может быть, им надо помолчать, пока спрятаться в овражек? Это для того, как учил помкомвзвод, чтобы почувствовать противника.

О-о-о! Смотрите, смотрите…

Протяжным воем очертив крутую навесную траекторию, в лощине разорвалась мина. На снегу остался черный круг с лучистыми краями. Судя по следу, мина небольшая по калибру.

Нет, нет! Не удрал противник. Выходит, с вершины холма он следит за лощиной, за фургоном, за овражком. Увидел, наверное, пулеметчиков…

И мы попали в его поле зрения… Что? Поеживает, да? Ничего, будем лежать и не двигаться, изобразим, что мы мертвы.

Несколько мин со звонким треском «Тра-а-а-ах!» грохнуло около машины. Замечаем! Звонкий треск – это не просто. Совсем не просто. Звонкий треск мин около машины подсказывает нам, предупреждает нас, напоминает нам – грунт мерзлый, твердый (в мягком грунте звук глуховатый), воронки очень мелкие, поэтому осколки разлетаются резко в стороны и настильно, радиус поражения увеличивается – они могут поразить и лежачего! Будьте начеку! Сильнее вдавливайтесь в землю!

В кино сейчас показывают войну: грохочет, рвется все кругом – много шума, пугающего шума. Но этот шум нам, побывавшим в настоящих боях, не дает нужных сведений для ориентировки в обстановке. Разрывы, грохот, треск, подвывание – все это изображают не в пространстве, а как бы а плоскости. Он глушит – и все! Так воспринимали звуки боя лишь растерянные, перепуганные люди, впервые оказавшиеся в бою.

Настоящие звуки боя – они ведь живые, они имели множество разных оттенков, разную окраску. Они нашему слуху, слуху опытного воина, слуху, обостренному опасностью, говорили очень о многом. Что и позволяло вовремя сманеврировать, укрыться от поражения, успешнее выполнять боевые задачи.

Например, по звуку мы различали, снаряд идет или мина, даже грубо могли определить калибр, а значит, и предполагать размеры зоны поражения при разрыве. По характеру и длительности мы уверенно чувствовали в какой стороне – спереди ли, сзади нас, и примерно как далеко упадет снаряд или мина. И это не все!

Сам звук разрыва, величина и форма куста выброса подтверждали калибр, и одновременно давали знать о характере грунта, что влияет на направленность разлета осколков.

Сейчас же, когда вслушиваешься в звуки фильма, превращаешься в растерянного, подавленного шумом бойца, в бойца-новичка, который от страха в грохоте боя ничего не различает. Но вернемся туда, в далекий 42-й.

Будьте начеку! Помкомвзвод учил нас: «Держи ушки на макушки! Шевели ими, лови каждый звук и следи! Тихой мины не бойся! Чего ее бояться – она твоя! Смерть быстрая – раз-раз! – и готов! От нее не спрячешься. Бойся той, которая шумит-поёт, она рванет и накроет осколками. Рот не разевать, не чесаться!»

Я по памяти, примерно, передаю слова нашего наставника. Тогда я был внимательным учеником, ловил и запоминал каждое слово, каждую реплику, каждый жест, движение – чувствовал особенную важность всего, что он говорил. И теперь, сорок лет спустя, я с огромной признательностью вспоминаю его. Прямо можно сказать, что не следуй я его советам, упусти что-то – едва ли сегодня мне пришлось рассказывать о войне.

И так, помним - быть начеку!

А наши пулеметчики все стреляют по холму. Надо, надо все-таки на время укрыться пулеметчикам… Ведь накроет, а? Они примерно в десяти метрах от меня, и теперь, когда я без оружия, пулеметчики – моё надежное прикрытие.

Попробовал было предупредить их, крикнул, чтобы меняли позицию, прямо командовал:

- Отбой! В укрытие!

Правда, почему-то, у меня крика не получается, выдавливается их глотки что-то сиплое. Но услыхали – второй номер лишь махнул рукой. И эти не слушаются меня… А, может быть, я такой через чур уж осторожный, трусливый? Причем здесь трусливость? Не вижу смысла стрелять.

Продолжение публикации воспоминаний Льва Ивановича Жданова
0
1.07K
0
Тип статьи:
Авторская

Вы можете допустить такое? А? Я бы на месте итальянцев так и сделал: выдвинул пулемет на вершину холма и прострочил бы по машине! И всех бы прикончил… И ждал бы, когда появятся новые.

Нехорошие предчувствия не позволили молчать. Предупредительно выкрикнул громко, резко, тоном приказа:

- А ну, братва! Кончай барахолить! Ложись у машины!

В окошко выглянуло круглое, улыбающееся лицо пехотинца:

- Поди-ка сюда! – позвал он.

Я не разделяю их веселости. Душу будоражит предчувствие. Снова ору и матюгаюсь:

- Кончай! А ну, выходи! ….!

Н-е-е-т! Мои спутники забыли про все на свете, роются в фургоне.

А вообще-то, и мне самому нужно кое-что. Очень нужно. Меня интересует ложка! Моя сломалась, остался лишь черпачок, а черенокв месте соединения отломился. Ложка была тонкая, штампованная, ее еще из дома взял в прошлом году. А без ложки мы, бойцы, как без оружия, не бойцы, не солдаты!

Ее, ложку, даже окрестили – «ротный миномет», и носим мы ее, засунув черенком за обмотку. Она, так сказать, всегда готова к «бою». Тут ее и не потеряешь – из кармана может выпасть, и быстро можно достать.

Оглядываю вещи, разбросанные на снегу, перетряхиваю штыком – передвигаюсь сам на корточках, чтобы не быть заметным. И…! О! Вот чудо! Прополз поближе к заднему колесу – и … вот она! Ложка! Как будто специально меня ждала! Ах, моя драгоценная! Забираем! Великолепная ложка, очаровательная ложка! Прочная, литая из алюминия и очень красивая по форме. Все, я теперь «вооружен» - засунул ложку за обмотку. Мне больше ничего не надо!

Последние ковыляющие солдаты уже скрылись за гребнем холма, а мои попутчики все сидят в фургоне, роются в барахле. Из раскрытой двери вылетает ненужное им. Эх, чудаки! Чего они ищут? Чего им надо?

Томит нехорошее чувство, лежу около переднего колеса, просматриваю местность. Силой себя удерживаю на месте, хочется вскочить, подойти к раскрытой двери фургона, и, жестко приказывая, угрожая пистолетом, заставить бойцов покинуть фургон. Но ведь, ни черта не послушаются!

В окошках появляются то шапка бронебойщика, то каска пехотинца. Вот народ какой! А? Видите? Они забыли, где они! Как на базаре! Увлеклись тряпьем, трофеями… Разве так можно? Сейчас ведь ка-а-ак хлестанет из пулемета с холма, и … и прикончит ребят. Снова возвращаюсь, ору, матюгаюсь, приказываю:

- Кончай! Бегом к оврагу! А ну! …!

В окошке показался круглолицый пехотинец:

- Хто ты есть-то, а? Командёр? А? Пошел к …!

Ну, что мне делать? Бойцы совсем забыли про войну! Забыли, где они! Забыли об обстановке… А она, она очень ведь подозрительна своей тишиной! Опасения тревожат. Ведь наши все не появляются.

Помкомвзвод из десантников, когда летом я начал у них службу, нас предупреждал, что надо быть внимательным, очень внимательным к обстановке на поле боя, ни на что не отвлекаться: «ни барахлом, ни жратвой, ни бабами!» Надо все, все видеть, надо все кругом слышать, чувствовать все запахи – «вглядываться, вслушиваться, внюхиваться – и действовать быстро, дерзко, моментально, не чесаться!»

В его речи постоянно появлялось это «не чесаться!», и он, когда говорил, в этот момент поддергивал узкими плечами назад, как будто между лопаток у него что-то застряло…

И то, чего я опасался, случилось!

Вдруг с холма ударил пулемет, стекла с звоном и треском разлетелись вдребезги, вздрогнула обшивка фургона. Внутри вскрикнуло и замерло.

Очередь прижала меня к колесу. Я уже вижу тонкое жало пламени у края холма, слышу стук пулемета. Пули бьют по фургону, дырявя и расщепляя обшивку…

Вот, смотрите! Сейчас, если пулемет чуть-чуть опустит ствол, очередь пройдет по колесам! Вы поняли?

Тихо отползаю к заднему колесу. Показываться врагу не к чему. Тут на снегу набросано разное тряпье. Оно черными пятнами выделяется на снегу и этим маскирует меня… Я укрылся за задним колесом.

Пулеметчик во всю садит по фургону и по одному и тому месту. Дурак! Вы догадываетесь, что нужно ударить и пониже, по колесам и … прекратить попусту жечь патроны, не выдавать больше себя, затаиться, чтобы подловить нас. Мы ведь можем успокоиться и пошевелиться, приподняться. Наконец, даже и встать…

И тогда резануть опять, да? А он все режет короткими очередями по кузову. Это для нас хорошо, мы чувствуем врага, потому можем осторожненько, осторожненько привстать. Я приподнялся, опасливо взглянул в раскрытые двери. Пули взвизгивают надо мной – не бойтесь, это рикошет от пола, мы совсем немного приподнялись – другие замирают в каких-то тюках, узлах.

Вот они… Наши бронебойщик и пехотинец. Они мертвы, но вздрагивают как живые – от удара пуль, вздрагивают как и узлы, мешки. А пули рвут, общипывают фургон. Бронебойщик свалился на лавку, пехотинец уткнулся рядом… Э-э-эх! Прошило ребят!

Видите – тут все кончено. Мы с вами свидетели бестолковой, бессмысленной гибели двух бойцов.

Я допускаю, что парень был еще не опытный, не обстрелянный, а как же бронебойщик? Как он мог такбеспечно отнестись? Пожилой, лет сорока, уверенный в себе человек, как кажется, опытный боец, меткий стрелок. Он первым выстрелом убил шофера и сидевшего рядом офицера, одним выстрелом пронзил обоих, второй выстрел попал в мотор. Меткий, смелый боец – и вдруг такая оплошность?

Зачем? Чего искали? На что нужно это дерьмо? Поржали над бесстыдными открыточками? Вот они валяются…

Я снова подполз к переднему колесу и попытался было ударить по пулемету, но не смог перезарядить винтовку – затвор не открылся. Отчего? В че задержка? Почему заклинило? Вот это да! Как нам быть?

Прежде всего, пока не поздно, надо отползти от машины, отползти обязательно вперед по склону холма, и к углу овражка. Машина, с тряпками вокруг, одна торчит в лощине – очень заметный ориентир. От машин, от пулеметов, от пушек, как наказывал помкомвзвод, надо отбегать – отползать подальше, иначе, как он говорил: «Засечет и накроет! Если сам с пулеметом – чаще меняй позицию, не увлекайся, следи за обстановкой!» Это боевая наука, наука борьбы и живучести в бою. Она крепко засела в памяти. Это его, помкомвзвода, выстраданный и оплаченный кровью боевой опыт. Его нельзя не ценить.

Быстро, ужом, прополз к краю овражка. Нет, нет, не к самому углу, не скатилсяпочему-то в спасительную складку на местности, а прополз дальше по краю, и остался на склоне. Меня не заметили. Пулемет короткими очередями расстреливает машину, и… и уже вижу, как вспыхивает дымящимися полосами снег у колес, как сбиваются, шевелятся тряпки у фургона.

Молодцы, вовремя мы удрали оттуда!

Мы на краю овражка. Чуть что – и мы тихо-тихонько сползаем в овражек и будем выглядывать. Но… Может быть в овраге кто есть?

Сейчас, вот тут, он меня не увидит… Моя, то есть наша, позиция отличная, и пулеметом оттуда не достанешь…

Винтовку затвором запихнул под шинель на груди – пусть отогреется. Выходит, что кроме двух гранат-лимонок в карманах шинели, мне и воевать нечем?! Да, еще трофейный пистолет будет кстати, очень кстати. Я тоже немного растерялся. Надо было у бойца, что лежал на полу, вытащить винтовку… А под ним была уже лужа крови… Да, но как шарахали пули по кузову и внутри, что я боялся приподняться повыше.

Вот сейчас кончит стрелять пулемет – поймет, что напрасно жжет патроны, что тут уже никого нет, и уйдет. Достаточно, ведь ясно уже, что хвосту колонны удалось оторваться от нас, что наступающей цепи пока нет. Замолкнет пулемет, и мне придется обратно ползти к машине за винтовкой. Это не из приятных, а что делать? Я ведь оказался без оружия! Может быть моя уже отогрелась?

Снова попробовал открыть затвор. Нет! Намертво заело. Рукоятка должна плавно, чуть туговато повернуться, открыть патронник и движением назад вытащить и откинуть патрон… Это стало таким привычным, надежным, обязательным, и … вдруг, затвор не открывается! Невероятно!Не веришь ни своим глазам, ни рукам. Думаешь, ну, вот, полежит, отогреется и легко откроется. Нет! Не идет. Вытащил лопату и деревянным черенком стал стучать по шару рукоятки. Не двигается, не поворачивается затвор. Заело, заело намертво!

Выход один: подождать немного, пулеметчик кончит стрельбу, свою бестолковую стрельбу – и поползу к машине…

И вдруг:

- Тра-та-та-та-та… Тра-та-та, - громко, весело с раскатистым эхом заговорил пулемет, где-то тут рядом.

Ага! Ура-а-а! Наши подошли!

В углу овражка залегли наши пулеметчики и лупят очередями из своего «максима» по верху холма, туда, откуда бил вражеский пулемет. Молодцы! Здорово заткнули ему глотку!

Откуда, откуда же они появились? На поле никого не было видно… Из оврага? Не знаю. Как же я просмотрел? Как из-под земли вылезли! Это ведь плохо! Так нельзя нам. Мы эдак и противника прозеваем. А ведь стараюсь, все время настороже. Вот, чуть отвлекся, занялся затвором – и уже перемены…

Продолжение публикации воспоминаний и рисунков Льва Ивановича Жданова
+1
1.33K
3
Тип статьи:
Авторская

На новом рисунке вы видите идущих по дороге трех бойцов. Это из зарослей вышли на дорогу двое: высокий пожилой бронебойщик с ружьем на плече, и круглолицый парень, пехотинец. На рисунке даю их портреты так, как подсказывает память. Присмотритесь к ним. Им недолго осталось жить – полчаса, даже меньше.

Бойцы тоже не знают, куда идти, и по дороге их ведет тоже чувство, что и меня. Теперь нам, втроем, уже веселее, мы чувствуем себя увереннее, смелее. Один я не шел, а прокрадывался в чаще подсолнухов около дороги, внимательно просматривал ее - и сзади, и спереди, вслушиваясь во всевозможные шорохи.

На рисунке вы видите и нашу настоящую боевую экипировку той, сорокалетней давности: ватные брюки, ватные куртки, сверху одетые шинели. Спереди полы мы поднимали и завертывали их под ремень – так легче идти. На ногах у нас, как различаете, ботинки и трикотажные обмотки черного, зеленого и темно-синего цвета. По тому, как обертывают ботинок и голень обмотки, можно догадаться, с кем имеешь дело: с опытным обстрелянным бойцом, каких тогда мы называли солдатами (сорок лет тому назад широко это понятие не применялось) или новичком, который еще не нюхал пороха. Очень, очень эта обувь была характерна, не говорю о практичности в сравнении с сапогами.

Именно вот так, в ботинки и обмотки, была обута огромная, многомиллионная масса рядовых и сержантов в войну. К сожалению, это не совсем соответствует тому, как теперь довольно часто изображают нас в кино, и в живописи, и в скульптуре, графике, и в романах, повестях. Да, да, к сожалению, мы не ходили в излюбленных искусством наших легендарных «солдатских сапогах» - тыловым службам они были удобнее.

Это небольшое отступление необходимо сделать с тем, чтобы, пока мы живы – последние свидетели и участники войны. Чтобы подсказать, подправить, чтобы засвидетельствовать то, что именно было, в чем правда, истина, и что очень часто не учитывается в показе прошедшей войны.

… В подсолнухах справа от дороги мне показалось, будто что-то затемнело. Мои спутники не обратили внимания.

- Братва, я сейчас! – бросил я, и с винтовкой на руках кинулся в чащу.

В зарослях лежал раненый итальянец, молодой парень, мой ровесник. Он испугался, затыкал пальцем в грудь и бессильно забормотал:

- Итальяно! Итальяно!

В стороне валялась шапка.

- Кто там? – выкрикнул бронебойщик.

- Раненый!

- Шлепни!

А мне жалко парня, не могу я убить просто так, уже беспомощного, раненого врага. Я поднял шапку, нахлобучил на голову раненого и сказал ему, слегка подталкивая в плечо:

- Медицина! Медицина! – думая, что он это поймет, и показал, что надо ползти к дороге.

- Там, там дорога! Медицина!

В глазах итальянца появилась теплота, будто признательность.

Но он же враг! Что я должен делать? Я не убил его, выживет – пусть живет, может быть, подберут наши на дороге, в плену вылечат.

В глаза бросилась небольшая черная книжечка, лежавшая рядом на снегу. Забрал ее…

Вот сейчас в руках у меня эта книжечка в коленкоровом переплете – молитвенник итальянского солдата, изданный в Бергамо в 1939 году. На первой странице автограф самого солдата. Перерисовываю его: Laseio a ti guesto ricordo tuo Zio.

А на левой стороне, на обложке – мой автограф: 16 декабря 1942 года – за р.Дон под Богучаром.

Посмотрим дальше, перевернем страницу. На левой стороне изображена мадонна с младенцем, на правом – титульный лист книжечки. Вот его текст:

DON TAMANZA, Capellano Milit. Del Presidio di Bergamo

Manualetto di Preghiere del Soldato – V EDIZIONE – Technografica EditriceTavecchi – Bergamo.

Я ничего не понимаю в напечатанном и в автографе солдата, и лишь по последующему содержанию догадался, что это молитвенник.

Когда беру его в руки, всегда вспоминаю первый день наступления на Среднем Дону – 16 декабря 1942 года, поля подсолнечника, раненного итальянского парня-солдата, и двоих моих спутников, бойцов из 115-го полка, погибших там, у дороги. И еще одно. Когда смотрю репродукции с картин, ранних картин Караваджо, например, «Гадалка», то почему-то появляется ощущение, что герой их – круглолицый, курчавый парень – очень похож на того итальянского солдата, что остался там, в далеком 42-м, в подсолнухах у Дона.

"Гадалка" кисти Караваджо

…Идут последние, заключительные кадры ленты памяти, показывающие последующие полчаса, не больше!

… - Смотрите, смотрите! Вот они! – у меня изумленно воскликнулось.

- Это же итальянцы! Итальянцы!

Как только мы поднялись на холм, перед нами открылось такое же скучное и унылое пространство небольшой лощины. Но она с холма на холм пересечена дрожащей, рваной полосой из бегущих фигурок людей.

Скорее всмотримся, разглядим, разглядим получше!

Мы, трое, откровенно говоря, даже опешили, растерялись. Сами представляете, что значит вот так сразу встретить колонну врага. Мы даже не упали, не залегли…

Серое дымчатое пространство холмов рассекает продольная большая балка. От нее в лощину врезался овражек с кустарником. Справа сверху с холма в лощину, и снова вверх на вершину левого холма рваной полосой торопливо двигалась колонна людей.

Ясно, что это драпают итальянцы, что это они и бросили своего раненого. Но это уже хвост колонны. Отставшие бегут, размахивают руками, что-то кричат. Вдруг справа вынырнула автомашина, какой-то фургон. Она вся облеплена людьми: сидят на крыше, на моторе, стоят на подножках. Бегущие пытаются прицепиться к ней.

На рисунке вы видите этот момент.

Бронебойщик коротко бросил:

- Ставь винтовки накрест!

Машина не остановилась, но с нее упало несколько человек, вскочили, побежали. Слышны подвывания мотора. Мы не спускаем с машины глаз.

Эх! Промазал! Но тут же раздался второй выстрел, вздрогнули в руках винтовки, нас снова обдало порохом. Машина дернулась и резко остановилась, словно уперлась во что-то, и с нее посыпались фигурки людей. Что-то крича, они побежали.

Не раздумывая, нас какая-то неведомая сила бросила – мы схватили винтовки на руку и с криком «Ура-а-а! Бей!" помчались вниз по склону к дороге. Мы на ходу останавливались, стреляли, целясь в темную растрепанную массу людей, поднимающихся на склон.

Все прокрутилось очень быстро. Прошли какие-то две-три минуты, и колонна перевалила за вершину, а за ней бежали одиночные солдаты. Чтобы было легче, они сбрасывали шинели, какие-то тряпки, спотыкались, падали, снова вскакивали и бежали. На дороге темными пятнами оставались брошенные вещи.

На рисунке показано, как трое бойцов атаковали хвост колонны отступавших итальянцев. Но противник не был уж так растерян, как казалось по бегущим. Оттуда, из-за холма, начали раздаваться выстрелы, и в воздухе появилось противное взвизгивание.

Пригнувшись, мы бросились к машине, чтобы прикрыться ею и замаскироваться – для противника мы были также черными фигурами на фоне снега, четкими и ясными. Я залег у колеса и сделал несколько выстрелов, думая, что меня поддержат и мои спутники – бой, есть бой. Еще рано торжествовать! Но они решили иначе – в этом их оплошность – они забрались в фургон и занялись разборкой трофеев. Из фургона полетели тряпки, шинели, какие-то коробки, раскрытые чемоданы. К заднему колесу упал фотоаппарат гармошкой…

Эх! Это же моя мечта! Хотел было подхватить, но раздумал – пускай валяется, на что он мне здесь…

Бросившись на противника, стреляя на ходу, мы не сомневались, что за нами где-то тут на холмах идут цепи нашей пехоты, идут пулеметчики. Наши выстрелы и ответный огонь врага в тугой тишине местности будут услышаны, и это поторопит бойцов. Они сейчас, вот сейчас, должны появиться здесь, на холмах. Это же, наверное, и противник представляет.

Пользуясь затишьем, настороженно на корточках обошел машину спереди и залег у заднего колеса, наблюдая за дорогой, за холмами. Чувствую, что сейчас вот, сейчас может ударить по машине, по этому выделяющемуся на снегу фургону. Ведь прошьет и ребят!

Продолжение публикации воспоминаний и рисунков Льва Ивановича Жданова
+2
1.44K
0
Тип статьи:
Авторская

Наступило 16 декабря. Потеплело. Утро было туманное, с низкими стелющимися тучами. Когда отгрохотала артиллерийская подготовка, стрелковые роты двинулись вперед. И тут произошло то, чего совсем не предусмотрели – при подъёме на кручу роты перепутались, и командиры подразделений потеряли своих бойцов.

Перед нашей ротой был очень крутой откос. На него не взберешься, а на правом фланге, против четвертой роты выходила широкая балка с осыпями в кручах. Вот туда и устремились бойцы всех рот. Одни из них сумели вскарабкаться сразу, другие срывались и несколько раз скатывались с откоса и снова лезли на кручу. Я тоже сперва сорвался, но потом быстро удалось взобраться наверх. Однако в массе поднимавшихся людей я потерял своих подопечных бойцов.

Когда выскочил на край кручи, то здесь, на открытом поле нас уже встретили пулеметным огнем ожившие пулеметные точки. То там, то здесь взвизгивало в воздухе, падали и скатывались вниз те, в кого попадало…

Вскоре все роты уже вытянулись, рассредоточились по полю в цепи и двинулись вперед. Только теперь не разберешь, где чьи бойцы, кто из какой роты. Я оказался в цепи, в ее середине, среди незнакомых бойцов. Потому и вынужден следующий рисунок так: «Пехота 115-го пошла».

Пехота 115-го пошла

Перед нами склон холма, очень пологий – видим как повышается заснеженное поле в глубине. Справа край поля резко выделен балкой с кустами. Из этой балки мы все вылезли сюда. Впереди поле сливается с нависшим свинцовым небом. Не видно ни края поля, ни кустов, ни траншей – ничего! И из этого ничего навстречу летят, взвизгивая, пули. А вот-вот, появилось и знакомое: протяжные и короткие сверлящие звуки, обрывающиеся разрывом с треском. Это начался минометный огонь.

Но огонь сопротивляющегося противника несильный и какой-то нервозный. Нет в нем уверенной методической расчетливости. В воздухе слышатся редкие взвизгивания. После протяжного подвывания кое-где на участках темных фигурок бойцов вздымаются небольшие кусты разрывов. Несомненно, это мины небольшого калибра. Но, как и ни редок огонь, а на поле уже темнеют распластанные фигурки павших.

Справа от меня появился энергичный боец с ручным пулеметом на руках, дальше и впереди идет кто-то уверенным и быстрым шагом, несколько дальше – еще бойцы. Это бывалые воины. А вот сзади них видны темные фигуры понуро и обреченно бредущих людей. Это новички. Они растеряны и будто не понимают, что это кругом происходит. Вообще, так и любой человек входит в свой первый бой. Как скоро он преодолеет растерянность? Возьмет себя в руки? – зависит от него самого. Такие растерянные, чаще всего являются жертвами боя. Чем раньше соберется человек, тем лучше, тем скорее он станет настоящим воином, тем меньше вероятность бессмысленной смерти. Вот сзади них и бегает с пистолетом в руке какой-то командир. «Чья пуля слаще?» - говорил он в блиндаже.

Всмотритесь в кадр, извлеченный из памяти! Сейчас бойцы уйдут, и останется голое поле с несколькими телами погибших. В рисунке в мелких силуэтиках пытался показать, как идут в атаку опытные воины, и как идут-бредут, как во сне, растерявшиеся. Глаз сохранил эту картину. Идут-то под огнем, страшно взвизгивают пули. А твоя? Ты ведь ее не услышишь! Помкомвзвода говорил: «Смерть быстрая – р-раз, и готов!»

Помню наставления помкомвзвода: «Не отставать! Не скучиваться! Соблюдай дистанцию – чем больше, тем лучше!» И вот мы сейчас вырвемся вперед, отбежим от пулеметчика. Помкомвзвод, опытнейший воин, десантник-парашютист, поучал: «Иди пригнувшись, левым плечом вперед. Лопату - за пояс, прикрывает сердце. Меняй направления, делай перебежки! Не чесаться! Гляди в оба!»

За мной чувствую что-то начало взвиваться… Ах! Это же обмотка развязалась. Остановился, быстро-быстро намотал, потуже, и затянул в узел трикотажную тесемку. Что делать! Я впервые одел обмотки. Теперь быстрее догоняем цепь…

Вдруг в поле зрения попали пулеметчики. Они за скобу станины тянут свой пулемет, в руках у них и коробки с лентами. Колеса пулемета не крутятся, тормозят, будто нарочно упираются и загребают снег. Видим, с каким напряжением, с какой злостью, бормоча ругательства, двое бойцов тащат пулемет по снегу. Эх! Его бы на полозья!

Идут пулемётчики

А перед пулеметчиками мелькнул упавший боец. Его сразу ударило. Убит? Или ранен? Это пожилой узбек. Догадываемся по смуглому лицу и вислым усам.Разглядывать нам нет времени. Перебежкой чуть наискось выходим впереди цепи…

Тут, кажется, в воздухе реже визжат пули… Ужасно боюсь этого звука, боюсь больше, чем разрыва мины.

Интересно! Основная масса бойцов на правом фланге, а слева от меня продвигается человек десять, не больше – кто идет, кто трусит рысцой… И за ними пустота, туманная серая дымка, как впереди…

Откуда-то сзади поднимается слабое «-а-а-а-а…а!» Что это? Сейчас бросок на траншеи? Ни черта не понимаю… Не вижу впереди ничего, но слева от меня уверенно шагавший боец взял винтовку на руки и побежал… Он этим подсказывает, что надо делать и нам.

«Ура-а-а-а-а…!» - стало накатываться громче и разборчивей. Все побежали. Кто-то падает, не встаёт… Кто-то спотыкается…

«А-а-а-а-а!» - несется уже рядом, и захлестывает нас…

У окопов уже все завертелось. Из земли вырастали какие-то темные фигуры с поднятыми руками и большими раскрытыми ртами… другие метались по снегу, бежали по полю от нас. Взвизгивали пули, рвались гранаты… Что-то ударило меня по каске, с силой ударило, и я упал… Вскочил, падал, прыгал, снова падал, тыркал штыком…

Единственное, в чем могу дать ясный отчет – это я будто летел и внутри у меня все бешено орало: «А-а-а-а-а-а-а…!» Это «А-а!» распирало всего и вырывалось наружу.

А ведь так могло и шлепнуть, а?

Могло! Но не шлепнуло, значит, нам повезло, значит - судьба!

Даже в тот же день, к вечеру, когда успокоился, я пытался припомнить, что же происходило? Так и не смог, не смог сам себе рассказать – впечатления мелькания чего-то, как в окне быстро идущего поезда, как в быстрой карусели. Так и дошло это до сегодня через сорокалетие.

Рисунок «Ура-а-а! Атака первой линии!» - это попытка передать лишь то, что еще осознавалось, когда с криком «Ура!» бросились к окопам. Это лишь само начало боя в траншеях. У окопа вы видите каску и пулемет противника. Ничего такого я не помню, но «положил» их просто для того, чтобы обозначить рубеж врага.

И еще осталось общее впечатление, что итальянцы не оказали нам настоящего серьёзного сопротивления – они быстро, в панике побежали…

Атака первой линии

Свистящий металлический скрежет вонзился в землю. Меня бросило, я покатился куда-то вниз, цепляясь штыком. Раздался сильный грохот...

Косой удар в спину, я грохнулся на землю перед раскрывшейся дверью в блиндаж. Еще не могу прийти в себя после чего-то страшного в своей круговерти.

Осознавая уже происходящее, вскочил, длинными ударами, штыком, стал бить в темноту блиндажа, влетел в него…

Потом проясняется. Сижу на железной кровати, на простыне, одеяло отброшено. Свет из двери и небольшого окошка под потолком обрисовывает внутренность небольшой землянки, аккуратно обшитой белыми досками. У изголовья столик, в углу слева от него стоят разноцветные бутылки, одна опрокинута, и из нее медленно вытекает на деревянный пол какая-то коричневая жидкость. Попахивает спиртом и еще чем-то.

Тут руки различили теплоту постели. Выходит, мы немного не успели. Удрал офицер! Это, конечно, офицерский блиндаж. Штыком откинул подушку, и… смотрите! На белой простыне лежит, поблескивая воронением, небольшой пистолет. Берём! Вот он! В ладонь величиной, красивых очертаний, с костяными накладками на рукоятке. Они украшены гравированным узором, такая же золоченая гравировка на затворной коробке, а на предохранителе искрится рубиновый глазок. Потащил магазин – о, великолепно! Он полный! Вот это трофей! Хорош, хорош пистолет! Упрятываем его за пазуху под шинель.

Давайте теперь проверим, что тут есть из съестного… Но, но помним, помним – не увлекаться!... О! Отлично! Из под стола извлек несколько плоских банок – шпроты. Запихиваем в вещмешок. Туда и по карманам галеты - белые, похожие на печенье… Представляете, после ржаных сухарей – как тут устоять и не снять «пробу»? Конечно, тут же съел пару. В столе взял великолепную авторучку, сероватую, переливающуюся как перламутр, какую-то записную книжку в кожаном, хромовом переплете (сейчас я ее держу в руках, привожу тисненные золотом надписи: 1937, BANK der OSTPREUßISCHEN LANDSCHAFT). Разглядывать некогда: запихиваем в карманы. А вот и открытки, интересные – на них римские воины перетаскивают лодки. Отлично! Тоже в карман. Люблю исторические картинки. Смотрите, а вот поблескивает золотом волчица. Это же символ Рима! Отшвыриваем какой-то мусор и забираем безделушку.

А теперь скорее, скорее догонять наших!

Выскочил из блиндажа и … кругом ни души! Но мне же казалось, что здесь, у блиндажей, и еще какие-то бойцы были?

Трусцой побежал по дороге. Она поднялась наверх и исчезла в зарослях неубранного подсолнечника. Тут мы никого не увидим, и не найдем, но, если что, то и сами можем незаметно удрать. Куда же все делись?

Поскорее забрался в подсолнечник, присел, подтянул обмотки, огляделся. Впереди дорога теряется в жухлых темно-коричневых зарослях подсолнечника, сзади – заснеженные холмы, слева – глубокая балка с дорогой и блиндажами. Кругом – ни души!

Где мы? Где наши? Где противник? Хотя бы стрельба была, грохотали бы взрывы. Нет! Тихо-тихо! Лишь от ветра хрустят, покачиваются съежившиеся головки подсолнухов. Тихо!

Как быть? Представляете положение бойца?

Если было бы солнце, то можно было бы как-то сориентироваться, где север, где юг. А так? Серое беспросветное небо, холмы скрываются в дымке. И даже не ясно, как я оказался тут у блиндажей, и … один!

Что делать? Но не сидеть же вот так! Почему-то долго не размышлял. Поднялся, доверился ногам, и еще непонятно какому чувству – они и повели меня по дороге, туда, в глубину поля. Сорвал на ходу несколько крупных сухих головок, и вылущил зерна в карман. Семечки сохранили еще свой вкус и запах…

Продолжение публикации воспоминаний и рисунков Льва Ивановича Жданова
+2
1.42K
0
Тип статьи:
Авторская

В первые же дни я пытался сделать зарисовку нашего блиндажа с двумя отводами траншей. В правой стороне был участок моего отделения. На рисунке показан вид нашего блиндажа снаружи, виден и правый боковой спуск в траншею. Рисунок называется «У блиндажа».

По ступенькам мы спускаемся вниз на глубину роста человека. Здесь вход, закрытый дверью из досок. Все щели заткнуты тряпками или паклей. Для маскировки на блиндаж наброшена куча хвороста.

У блиндажа

Издали подходишь и действительно видишь кучу нарубленных веток, присыпанных снегом. Такие всегда бывают в лесах. В этой куче, в переплетении ветвей, различается черная железная труба, из которой валит сизый дымок. Около входа стоит часовой. Боец хотел, чтобы я его так нарисовал, но я сказал, что портрет на таком расстоянии не получится. И, хотя он это понял, все равно, пока я рисовал минут пятнадцать, боец старательно позировал – стоял, опираясь на винтовку, и не шевелился.

На рисунке видим впереди блиндажа по фронту редкие деревья, за ними дальний вражеский берег. Я все пробовал, когда сменялся с дежурства, разглядеть на высоком берегу оборону врага, но ничего не увидел. Там только одни крутые откосы, деревья и кустарник, а вверху – светлой снежной полосой край берега отделяется от плоской серой пелены неба. Ничего живого на том берегу! Как будто там и нет никого. Но мы знаем, нам сказали, что где-то там проходит оборонительный рубеж итальянцев – «макаронников», как назвал их политрук в своей беседе.

Однажды, днём, сменившись, я попробовал было пройти слева за блиндаж, чтобы получше рассмотреть дальний берег, и, наконец, хотя бы увидеть сам Дон. А то от блиндажа, и тем более из траншеи, его не видно. Осторожно, прячась, я метров на десять прошел за блиндаж и укрылся за стволом дерева. Вглядывался в дальний берег – любопытство потянуло меня, очень захотелось увидеть Дон. Не увидел его и отсюда, ничего не обнаружил и на дальнем берегу, ничего, никаких признаков пребывания людей.

Вдруг какая-то сила заставила меня замереть, не двигаться, и посмотреть на ноги. Вид бросил в озноб, все тело задрожало, перехватило дыхание: поперек правого ботинка (не сапога, а ботинка) коварно протянулась тоненькая золотисто поблёскивающая красноватая проволочка. И тут только я вспомнил о предупреждении, что впереди блиндажа, перед фронтом траншей приходит полоса минного заграждения.

Когда прошёл порыв страха, и вернулось самообладание, осторожно вытянул стопу из-под проволочки, оба конца которой уходили в снег к еле заметным колышкам. Тут только я их разглядел. Проволочка не шевельнулась… Совсем не шевельнулась! Ступая в свой след, вышел к блиндажу…

А если бы шевельнулась?...

Сержант, командир отделения, по моему лицу и рукам, наверное, заметил, что что-то произошло. Я нехотя рассказал. Не выдавая меня, сержант еще раз предупредил взвод о том, что выходить из блиндажа можно только назад, в заросли кустов, что впереди минное поле.

Теперь войдём в блиндаж, тем более мы уже порядком продрогли на ветру. Блиндаж – это действительно наш дом. Вы такого еще нигде, наверное, не видели. Это настоящий боевой блиндаж, сделанный на скорую руку из подручных материалов. Блиндаж-землянка не где-нибудь в тыловых службах, а на самом-самом, как видите, переднем крае. Он имеет точный адрес: берег Дона где-то севернее Богучара. В нём нет того приятного уюта и чистоты, которые часто изображают. Он неказист, как и все мы, его недолгие обитатели.

Наш дом

Блиндаж был небольшой, примерно, метра три на два. Перекрывали его два наката тонких и кривых дубовых стволов с соломенными снопами между ними. На земляных нарах на соломе могло спать восемь-девять человек, плотно прижимаясь друг к другу и согреваясь этим.

В проходе у нар к земляной стенке были пристроены полки с вырезами. Сюда мы ставили свои винтовки.

В проходе у входа стоял железный короб на ножках с ржавой трубой, внизу были пробиты дырки, а спереди пристроена дверца. Эта наша печка – центр жизни всего взвода. От печи шло тепло, из раскрытого отверстия – свет от полыхающих дров. Около печки мы отогревались после дежурства, сушили ботинки и портянки, наверху подогревали пищу в котелках и даже касках (и в касках тоже мы приносили пищу на отделения взвода) – пшенную или ячменную кашу-похлебку с солёной рыбой.

Тут же на лопатах пекли лепешки из теста. Случалось, что вместо ржаных сухарей нам выдавали хлеб, но он оказывался непропеченным: сверху корка, а внутри тесто. Вот из этого теста мы и пекли лепешки, сунув лопату с тестом в огонь.

Здесь же у боковых раскаленных стенок печки мы расправлялись с «живностью», которая к тому времени уже успела завестись на нас. Поднося к бокам и углам печи, мы, точно утюгом, проглаживали швы.

У печи мы писали письма, читали газеты, делили по отделениям продукты, и здесь, у печки, наш взводный остряк рассказывал свои бесконечные анекдоты.

О дровах не нужно было думать – они были рядом. Нарубишь лопатой хворост, и вот, он уже в печи. Пилили и толстые стволы – и они потрескивали и сочились, шипя, в коробе печи. Печка очень сильно дымила, дым стелился по потолку и тянулся к входу. Но его замечаешь, лишь тогда, когда входишь в блиндаж.

На рисунке вы видите наш солдатский блиндаж – «Наш дом». Несомненно, замечаете, что он несколько отличается от ваших представлений.

Вскоре взвод предупредили, что немецкие разведчики бродят у нашей обороны, и нам нужно повысить «бдительность». Не подчеркивая, между прочим, взводный заметил, что ночью был вырезан один расчет из батареи 45 мм пушек. Правда, что это случилось или нет? Трудно сказать. Но такое сообщение подействовало на нас сильнее.

Кажется, неделю мы охраняли оборонительный рубеж на берегу Дона – «сидели» в обороне, как тогда говорили.

В ночь на 15-е декабря – это я хорошо запомнил, нас сняли с обороны. Рота была построена, и по-взводно по двое нас повели по лесной тропе у берега. Тогда несколько потеплело, и идти было скользко – ботинки разъезжались во все стороны. Было тихо, слышались стук шагов, побрякивание котелков, оружия. Было приказано: «Не курить! Не разговаривать!»

Мы вышли к реке где-то у пологого спуска на лёд. Слева на фоне снега виднелись темные фигуры каких-то командиров. И сейчас слышится голос одного из них: «Идти по одному! Соблюдать дистанцию!»

Через Дон. 14.12.1942

Тогда лед на Дону еще не окреп, был тонок и кое-где пробит минами. Из пробоин лужами растекалась вода. Потому саперам пришлось укреплять переход, проложив к другому берегу дорожку из пучков хвороста.

У кромки нашего берега в командире мы узнали по голосу нашего комроты. Он негромко поторапливал нас, и, разводя руками, напоминал о дистанции.

На рисунке показан кадр – наша 5-я рота по дорожке из хвороста переходит Дон. Мы благополучно переправились и вышли на исходный рубеж. Было тихо. Лишь редкие ракеты вспыхивали зеленоватым светом за кручей высокого берега, и быстро гасли. Вражеский берег был спокойным, и казалось, не подозревал о сосредоточении войск. Я никак не думал, что на этих вот откосах нет противника. Мне казалось, что его боевое охранение, несомненно, должно быть выдвинуто сюда. Но здесь никого!

Весь наш батальон, очевидно, и весь полк, вот так, перешел Дон и затаился под кручей.

Наша рота в линию расположилась на неширокой террасе берега. За нами – спуск к реке, а впереди поднялся крутой и очень высокий откос берега, заросший у подножья и в осыпях кустарником и деревьями.

Копать ячейку-окоп оказалось нетрудно. Надо было только пробить лопатой не толстый слой смерзшегося грунта, а дальше – пошел сухой песок. Только выгребай его. Лопатой стало трудно работать, вход пошла каска. Мы быстро окопались, и, воткнув в брустверы ветки, подмаскировались.

Я соорудил настоящую пещеру: небольшой круглый лаз, а внутри большое свободное пространство, в котором, скорчившись, можно было даже лежать с винтовкой, сняв с нее штык Для полноты скажу, что почти под носом разводил маленький костерчик. Наложу сперва сухих листьев, на них тонких веточек, а сверху потолще. Спичек, конечно же, у нас нет. Но зато каждый настоящий солдат, как и воин в древние времена, имеет немудрые принадлежности для добывания огня: кремень, кусок стального напильника и фитиль из ваты, надерганный изкуртки.

Такие принадлежности одни называют «тюкалкой», но чаще слышал другое название, несколько странное, - «катюша».

«Потюкал» напильником о кремень, выскочили несколько белых искр на вату – фитиль, и он завонял, затлелся. Но пламени еще нет. Потому приходится воспользоваться советом своего первого боевого наставника – помкомвзвода, старшего сержанта, когда служил летом в воздушно-десантной части. Он поучал с шутками и прибаутками, у него в запасе были тысячи солдатских былей и анекдотов. Как сейчас слышу его бойкий хитроватый голос: «Хочешь нос погреть – разведи костерик. Всё просто: патрон пулей в ствол, покачал слегка и вытащил пулю, подсыпал пороху, сунул фитиль – вот тебе и костерик!»

Так и у меня в пещерке под носом заполыхал костерчик. Я подкладываю по одной тонкие веточки и смотрю, как робкий огонёк сладко облизывает её, как она слегка шипит, а потом вдруг вспыхивает. Конечно, он такого костерчика тепла нет, один дым в глаза, но зато душе становится теплее и за этим занятием уходит волнение и беспокойство.

Но мои подопечные – четверо бойцов из Средней Азии лет сорока, меня не слушают, ленятся как следует окопаться. С трудом удалось заставить, чтобы выкопали себе хотя бы окоп для лежания. Залегли в них, съежились от холода и лежат, как помирать собрались. К ним так и эдак подходил, объяснял, показывал свой окоп, требовал, чтобы такой же сделали себе. Нет! Качают головами с длинными вислыми усами: «Не бэльмэ! Бай-бай!», скулят что-то, даже слёзы кое у кого выкатываются. Эх! Бедняги! Жалко их! Но что же можно поделать? Они чувствуют приближение страшного момента. А разве мне, и другим бойцам легче? Хотя я вот уже второй раз пойду в атаку, а все равно в душе подрагивает что-то.

Так прошел день 15 декабря на исходном рубеже. Завтра – наступление! Целый день мы сидели-лежали в своих одиночных окопчиках—ячейках, отдыхали, отсыпались. Вылезать из окопа было разрешено лишь по крайней необходимости. «Не обнаруживать себя!» - был такой приказ.

Продолжение публикации воспоминаний и рисунков Льва Ивановича Жданова
+3
1.43K
0
Тип статьи:
Авторская

Идут годы…

Они все дальше и дальше уносят грозные события Великой Отечественной войны 1941 – 1945 годов. Время неумолимо. Оно наслаивает все новые и новые впечатления и безжалостно стирает в памяти прошлое, и даже то, что стало дорогим.

Сорокалетнее отдаление не оставило в моей памяти имен товарищей-однополчан, тех бойцов из 5-й стрелковой роты, которые тогда, 16 декабря 1942 года участвовали в прорыве обороны итальянцев на Среднем Дону где-то севернее Богучара. Пусть стерлись имена, но их образы, что-то из самой боевой обстановки – какие-то факты, детали и подробности с разной силой яркости еще продолжают жить в сознании. Однако, все чаще появляется опасение, что конец и забвение ждет все то, что еще хранится в памяти, что временами проходит в ней, как будто сморишь нестройную киноленту о войне, и что едва ли стоит терять.

Может, не стоит терять?

Это тревожит совесть – напоминает о долге оставшегося в живых перед павшими в том бою. Совесть заставляет браться за карандаш, за перо, чтобы воспроизвести сохранившиеся в памяти кадры, кадры пусть обычных, рядовых, совсем рядовых эпизодов нескольких боевых дней. Постараюсь как можно точнее показать то, что сохранилось.

115-й идет к фронту

Попробуем всмотреться в эти кадры.

Но прежде прочитаем несколько скупых строчек из книги «Великая Отечественная война 1941 – 1945гг. Краткий научно-популярный очерк», Москва, 1970. Из них мы узнаем, что во второй половине декабря 1942 года сражения на сталинградском направлении приняли еще больший размах – 16 декабря перешли в наступление в районе Среднего Дона войска Юго-Западного фронта и левого крыла Воронежского фронта. В составе этих войск мы находим и 1-ю Гвардейскую армию, в которую тогда входила и наша 38-я гвардейская стрелковая дивизия.

В первые же дни наступления под ударами стрелковых дивизий был в нескольких местах прорван фронт противника – 8-й итальянской армии, оперативной группы немцев и остатков румынской армии. В прорыв были введены танковые корпуса – противник стал откатываться на юг.

Так, в общих чертах представлены эти события.

А если попытаться посмотреть с иной точки зрения? С точки зрения самого рядового бойца – пехотинца, участника только одного боя. Тогда мы, например, окажемся где-то севернее воронежского городка Богучар, в районе боевых действий 115-го гвардейского стрелкового полка, входившего в 38-ю гвардейскую стрелковую дивизию. Однако, положение рядового бойца таково, что он ничего не знает об обстановке, кроме того, что видит непосредственно перед собой.

Тогда перед нами откроется русло Дона с кое-где побитым минами льдом, высоким и крутым правым берегом, занятым частями противника. И пологим, заросшим густыми рощами левым берегом, где укрылась наша оборонительная линия. На правой стороне, за Доном, увидим заснеженные холмы, поля с высохшим неубранным подсолнечником, и глубокие, даже очень глубокие балки.

На этом пространстве давайте попробуем оживить несколько кадров первого для боя. Я сделаю их зарисовки и дополню своим рассказом.

Сначала коротко о самой части. В середине ноября 1942 года на железно-дорожной станции Ртищево Саратовской области выгрузился эшелон маршевиков-гвардейцев, выписанных из разных госпиталей Сибири. Они были распределены по полкам 38-й гвардейской стрелковой дивизии, расположившимся по окрестным деревням. Вскоре прибыло несколько эшелонов пополнения из Средней Азии. И, если первые были уже обстрелянными, сравнительно обстрелянными воинами, то вторая часть пополнения – а оно составило подавляющее большинство – представляло собой почти совсем не обученную для боя массу людей, к тому же плохо понимавших русскую речь.

Однако, жестокая необходимость войны, в этом именно ее крайняя жестокость, торопила и заставляла доучиваться в самом бою, обретать воинский опыт страшной ценой – ценой смерти.

Быстро были укомплектованы роты. Нас обмундировали по-зимнему, выдали оружие и каких-нибудь 4-5 дней мы успели позаниматься: уставами, тактикой в поле, обращением с винтовкой и гранатами, пока не были отправлены на фронт.

В конце ноября наш 115-й гвардейский стрелковый полк выгрузился из эшелонов на станции Филоново железной дороги Поворино – Сталинград, и двинулся к фронту.

Вот наш первый кадр: «115-й идет к фронту». Нелегким был этот путь примерно в 200 – 250 километров, путь по заметенным снегом дорогам, в метели, обжигавшие лица, сбивавшие с пути. Но это было и хорошо, потому что хмурое небо и степные бураны укрывали колонны от авиации врага. Это позволило командованию скрытно сосредоточить крупные массы войск, предназначенных для наступления. Ночевки были в селах и деревнях. Местные жители были внимательны и очень заботливы, мы отдыхали в тепле, отогревались и даже продолжали заниматься – тренировали новичков в обращении с оружием, приучали их к воинскому порядку.

К10 декабря роты полка вышли к Дону. Подходя ночью к роще, мы обратили внимание на странные сооружения(мы проходили совсем рядом), стоящие рядами на опушке: на наклонных рамах из тонких стальных углов были укреплены в деревянных каркасах какие-то непонятные нам тогда снаряды: крупная шарообразная головная часть с длинным, метра полтора, хвостом и оперением. Уже значительно позже мы узнали, что это были тяжелые реактивные мины, прозванные «андрюшами».

На новый рубеж

Этой же ночью нас вывели к траншеям, и мы сменили подразделения, занимавшие здесь оборону. Взвод поделили на три смены для боевого дежурства в окопах оборонительного рубежа.

На втором рисунке видим сцену в траншее. Я, как помощник командира стрелкового отделения, отвечал за свою смену на участке обороны отделения.

Траншеи были очень глубокими, и во многих местах перекрыты. Чтобы просматривать местность, нужно было в углублениях-ячейках, отрытых в стенках, подниматься на довольно высокую приступочку. Когда мы вставали на нее, то перед нами открывалось впереди широкое пространство долины реки, но самого Дона не было видно. Через редкие стволы деревьев мы могли видеть дальний берег, занятый противником. Сзади нас располагались густые заросли кустов и молодых дубов. Они хорошо укрывали тылы нашего 2-го батальона.

Дежурили в окопах по четыре часа. Это было нелегко. Казалось, что промерзали насквозь. Холод пробивался к телу через шинель, пролезал под ватник, под шапку, коченели ноги. Мы надели и подшлемники – широкий шерстяной носок с отверстием для лица. Приходилось притоптывать, раскачиваться, чтобы плечами ударять в стенки траншеи – от этого, казалось, ноги и тело несколько согревались. Мы часто курили – скручивали крупные цигарки «козьи ноги», как их называли. Они тоже, как будто, давали тепло.

Особенно трудно, конечно, приходилось бойцам из Средней Азии, не привыкшим к нашим холодам. Они сидели съежившись, засунув руки в рукава, забивались в «норы» окопа и что-то отрешенно бормотали.

Как-то в оборону взвода проверял наш командир взвода. Когда я ему доложил, что все в порядке, ничего не замечено, взводный оборвал меня сердитой репликой:

- Что это за чучело?

- Кто? – не понял я.

- Да ты!

- Холодно, товарищ младший лейтенант.

- Снять подшлемник, отпустить воротник!

- Есть!

Командир, конечно, был прав. Наш вид был далеко не уставный, в нем не было ни подтянутости, ни выправки. Но что делать? И чтобы не так мерзнуть, я и закутал голову подшлемником. На него была надета шапка, и уже на шапке была каска. Вид был еще и неряшливым и не боевитым еще и потому, что шинель у меня была не по росту – слишком велика. С одной стороны, это было и хорошо, потому что можно было надежно, кругом завернуть в неё и голову, и тело, и ноги. А вот, с внешней стороны, мы очень много теряли. Но ведь это же не парад!

На рисунке показаны три фигуры: сидящий, съежившийся от холода боец с котелком за поясом (да, да именно так некоторые бойцы носили котелки), боец, закуривший цигарку – в руках у него кремень, «кресало» и фитиль (очень важные принадлежности солдата в полевой жизни) и боец, наблюдающий из ячейки.

В траншее

Какие-то характерные черты вы улавливаете. Хочу обратить внимание на лопату, висящую на поясе у закуривающего. Мы носили лопаты именно вот в таких, коротких холщовых чехлах с петлей для рукоятки. Эта петля застегивалась на петле с помощью короткой круглой палочки, вместо пуговицы. У нас были тоже холщевые подсумки на поясе с четырьмя обоймами патронов в каждом, не кожаные, как в довоенной, кадровой службе, а именно холщовые. И еще через плечо на груди висел патронташ, также пошитый из холста, с пятью карманами на две обоймы патронов каждый.

Как видим, патронов у нас было довольно много. К этому надо прибавить и еще штук пятьдесят россыпью в вещевом мешке.

Согласен, что это частности, но о них надо сказать, хотя бы для того, чтобы кинематографисты, художники и писатели не надевали на нас подогнанные по росту и комплекции шинели, не затягивали их очень аккуратно кожаными поясами, да еще с латунными пряжками и со звездой, чтобы не вешали на пояс кожаные подсумки, то есть надо показать, чтобы нас вернее изображали в искусстве.

Продолжение следует...
Начинаем публикацию воспоминаний Льва Ивановича Жданова, участника боёв по прорыву итальянской обороны в декабре 1942 года в районе села Абросимово Богучарского района Воронежской области. Отдельное спасибо за сохранение бесценных мемуаров и рисунков Льва Жданова богучарскому краеведу Евгению Павловичу Романову! Воспоминания публикуются в том виде, в котором сам автор в 1982 году передал их в школьный музей села Полтавка Богучарского района. Музей был создан по инициативе тогдашнего директора школы Евгения Павловича Романова.
+1
2.89K
0