Короткий, очень короткий, свистящий металлический скрежет… Ложись! Вжимайся в землю! Рванет рядом! Не дыши… Замри!

Короткий выворачивающий душу звук ударил в землю, мелькнуло голубоватое слепящее ядро вспышки… Мы – лицом в снег, ждем, летят мгновенья… Льдистый снег… Звонкий надтреснутый звук и грохот разрыва… Осколки дернули за вещмешок, звякнули в банках шпрот, в россыпи патронов…

Вздох облегчения – жив! Обдает приторным, душным, даже сладковатым запахом взрывчатки. Теперь можно слегка приподняться.

Разрыв пришелся в трех метрах от нас. Мины, правда, небольшие, как наши батальонные. Это же противник к пулеметчикам подбирается. И как они так могут?

Боюсь, очень боюсь за пулеметчиков. Как их заставить? Не знаю.

Как они не чувствуют, что их уже нащупывает враг? Он же по горизонтали наводит орудие. Надо, ой, как надо, им уходить! Почему, почему же не меняют позицию?

Смотрите, они удобно, очень удобно устроились в ложбинке, как в постели, в самом углу овражка и короткими очередями лупят по верху холма.

- Тра-та-та-та! Тра-та-та-та…! – выговаривает «максим».

Моя винтовка не работает, хотя и отогреваю затвор. Наша пехота не подходит сюда – не видим ничего на холмах.

Эх! А наших все нет! Должны же, наверное, на нашу стрельбу поторопиться сюда. Нигде не слышно звуков боя, кроме нас…

Я быстро прополз к дымящейся у края овражка воронке. На самом деле, это не воронка, а просто след от разрыва, углубления почти нет. Осколки шли настильно и разметали только снег. Плохо! Грунт мерзлый, твердый! Помкомвзвод говорил нам, что взрыв на таком грунте очень опасен… Но нам повезло – мина легла на скат холма. Лег в воронку наблюдаю за обстановкой. Мы замаскировались – воронка темная и мы темные. К тому же, как говорил помкомвзвод, две мины в одну воронку не ложатся… В овраг? Нет! В овраге опаснее…

А пулемет все заливается…

- Тра-та-та-та! Тра-та-та-та…!

- У-о-о-х! – все рухнуло в душе, и выбросился стон.

Короткий звук, скрежеща, ввинчиваясь, вонзился у пулемета… Ужас! Накрыло… Накрыло ребят!

Буквально у меня на глазах ударил разрыв чуть впереди пулемета. Мелькнул голубой огонек, осколки черными колючими лучами в разлете пронзили расчет. Пулемет смолк, качнулся, поник стволом, кожух задымился паром. Пулеметчики дернулись от ударов смертельных стрел, и … замерли за щитком. Это конец! Навсегда замерли…

Вот ведь как, а? Нельзя же так! Учили же их, учили и маневру на поле боя… Эх! Жалко ребят! Увлеклись и упустили опасный момент…

Ну, и я хорош! Не мог собраться, сообразить! Тоже, выходит, растерялся! Видел же все, чувствовал беду и… и не мог предотвратить…

Посмотрите на рисунок. На нем показан этот эпизод. Вы видите лощину, фургон на дороге, в котором погибли бронебойщик и пехотинец. Вы видите и овражек, и в углу его, в ложбинке, как в постели, лежащие фигуры двух пулеметчиков. Они из нашего, 115-го гвардейского полка.

Вообще, наверное, так со стороны судить легко, а если бы самому? Что самому? Я дисциплинированный и стараюсь соблюдать в бою все наставления и советы, все, чему учил наш помкомвзвод из десантников:

«Думать надо в бою, не чесаться, рот не разевать! Хитрить надо! Умереть легко – выжить труднее! И до конца надо выполнять боевую задачу!»

Потому уже немножечко научился чувствовать противника, но, конечно, и делаю еще какие-то промахи. Пока везет, не подловил враг…

На рисунке точно воспроизводится участок местности. Здесь, где-то в районе Богучара, недалеко от Дона у глубокой балки на дороге навсегда остались четверо бойцов из нашего 115-го полка, в том далеком, далеком теперь сорок втором.

Тогда я не мог предотвратить их смерти. Не хочу оправдываться, но то ли малодушие сковало мой мозг, то ли голова моя слишком плохо соображала – не нашел я способа, как помочь, спасти ребят. И теперь четырех бойцов на моих глазах стала вечным укором, болью сердца и совести на всю жизнь. Наверное, и пишу эти строки, и рисую войну, рассказываю о войне – это как бы попытка смягчить вину, хоть немного облегчить боль души.

Я остался на краю овражка один. Лежу в воронке и размышляю. Тишина – или мне только кажется, что тишина? Минометный огонь прекратился – противник уничтожил расчет. Винтовка моя не работает. На холмах никого не видно. Унылый и поникший серый пейзаж. Что делать?...

Наша пехота так и не подошла на этот рубеж. Свою винтовку я сменил – взял у убитого пулеметчика, ему положил свою, и почти до темноты сидел в овражке, просматривал лощину и холмы. Но никто не подошел: ни наше, ни противник. Пришлось идти искать своих. Нашел пехотинцев примерно в километре сзади, в балке у блиндажей.

Один из блиндажей горел, дым густыми клубами поднимался в небо – он-то и помог мне выйти к нашим. На дороге у костров сидели бойцы, помешивая в котелках ужин из трофейных продуктов.

Утром 17 декабря наступление продолжалось, но к полудню я выбыл из цепи наступающих. После лечения в Борисоглебске, попал уже в другую часть, и на другой участок фронта.

За два месяца наши войска наши войска продвинулись далеко на запад, освободили Харьков, Ворошиловград и другие города. Зимнее наступление 1942-43 годов проходило с тяжелыми боям, и, конечно, те эпизоды, которые я показал, в масштабах боевого пути даже одного полка будут совсем, совсем частными и обыденными. Однако, не сомневаюсь, что в них есть и что-то общее, характерное для зимних боев того времени, если смотреть с точки зрения рядового пехотинца.

В этом очерке я пытался провести читателя по пути, короткому пути, всего лишь в несколько боевых дней. Хотелось, чтобы он, хотя бы немного почувствовал реальную, настоящую атмосферу нескольких самых частных эпизодов начала большого наступления 16 декабря 1942 года на Дону, где-то в районе воронежского городка Богучар.