Выдержки из воспоминаний ветерана Александра Борисовича Немчинского о боях в районе села Дерезовка в декабре 1942 года
...Зашагал, увязая в снегу, декабрь 1942 года. Зима наступила необычно холодная для тех мест.
Западнее Сталинграда войска Донского, Сталинградского и Юго-Западного фронтов уже сомкнули кольцо вокруг 6-й армии Паулюса. А севернее от Воронежа до Вешенской линия фронта проходила по Дону.
На снимке А.Б. Немчинский. Послевоенное фото
У Верхнего Мамона наш передний край находился на левом низком берегу Дона. Правый берег, занятый противником, возвышался над нами.
Ветер гнал снежный поземок вдоль замерзшего русла и гудел там, как в трубе. А Дон? Его и не видно. Скованный [9] льдом, покрытый слоем уплотненного ветром снега, он казался поляной, связывающей оба берега.
Все знали, что перед нами занимали оборону итальянцы. Кое-кто уточнял, называя по показаниям пленного, пехотную дивизию «Коссерия». Бойцы сокращенно звали противника — италы.
Альпийские стрелки из 8-й итальянской армии относительно мало беспокоили нас. Они не мешали ходить нам во весь рост между левобережных кустов, говорить в полный голос и даже изредка подъезжать на пароконных санях с минами к обрыву берега.
Жизнь была точно регламентирована. По утрам италы вели получасовой вялый обстрел. Его называли доппайком. Затем наступала пауза. К полудню они посылали в нашу сторону обеденную порцию металла, к ужину — вечернюю.
Иногда появлялись итальянские узкокрылые самолеты, сбрасывавшие маленькие прыгающие бомбы типа осколочной гранаты, метко прозванные крыльчатками.
Наша артиллерия и минометы также приурочивали огневые налеты к периодам раздачи пищи у итальянцев. В это время противник покидал насиженные блиндажи и был наиболее уязвим. Такие артналеты назывались у нас пожеланием приятного аппетита.
Длинными зимними ночами итальянцы беспокойно пускали осветительные ракеты. Особенно ярко освещали район Дерезовки — небольшой деревни на высоком утесе — выступе правого берега. Здесь был опорный пункт противника. Италы почти непрерывно пускали автоматные и пулеметные очереди в темноту ночи, словно предупреждая нас, что они не спят. Наши стрелковые подразделения, занимавшие траншеи по восточному берегу Дона, в ночное время тоже повышали бдительность, внимательно всматриваясь в темноту, опускавшуюся на донской лед. Изредка и с нашей стороны запускали ракеты, строчили короткими очередями из пулеметов.
— Италы хотя и тихий противник, но ухо держи востро! Так-то! Известно, что в тихом омуте черти водятся, — наставлял нас комбат...
А по вечерам, когда в штабной землянке собирались командиры и после постановки задачи оставалось время до выхода на минные поля, все просили техника-лейтенанта [10] А. С. Черкашина спеть. Он ловко перебирал струны гитары и на цыганский манер начинал:
Здесь у Тихого Дона,
У садочков Мамона,
Снег серебряный лег
У крутых берегов.
Лишь огонь монотонный
И чуть слышные стоны
Выдают притаившихся
Близко врагов...
* * *
...210-й отдельный батальон инженерных заграждений, или сокращенно БИЗ, был молод. Его сформировали только два месяца тому назад. Из 360 человек, положенных по штату, в наличии было пока менее половины. В инженерно-минных ротах насчитывалось лишь по 40–45 человек и вместо трех взводов существовало только по два.
Молодых бойцов было очень мало. Большинству же минеров давно перевалило за сорок. Народ все мастеровой: плотники, механики, слесари... Люди опытные и надежные. С ними было легко. Часто сами давали дельные советы. Командиров понимали с полуслова. Но возраст давал о себе знать...
— В мои-то годы, сынок, ползать и без мины тяжело, — пожаловался мне однажды один из них. — В военкомате сказывали — на строительство мостов, а тут вон куда дело повернуло...
Еще месяц назад большинство наших бойцов не знали, как подойти к мине. Да и командирам подразделений недоставало практического опыта. Но война чего только не заставит делать...
Днем учились и отдыхали. Ночью минировали берег Дона. Несколько человек подорвалось. Остальные постепенно постигли все тонкости и особенности своего нового, опасного ремесла.
Образцы своих мин и методы их установки все знали твердо. А вот с изучением мин противника было сложней. Мы освоили тогда только немецкие противотанковые ТМи да противопехотные SМи-35. В батальоне имелись их образцы. Другие же мины, в том числе итальянские, были известны нам только по скупым информациям штаба [11] фронта, а о некоторых типах мин мы даже и не подозревали.
И немудрено — во всех армиях мины относятся к секретному, даже совершенно секретному оружию. Они должны являться неожиданностью для противника не только по месту установки, но и по конструкции. Минер, сталкиваясь с неизвестной ему миной, не может ее разминировать без риска для жизни...
На занятиях командиры взводов и рот особое внимание уделяли мерам безопасности. Старички, как называл их наш комбат, уже накопившие опыт за многие бессонные ночи, охотно дополняли своих командиров:
— Мина требует заботы, как малое дитя. Здесь терпение и любовь — прежде всего...
— А бывает, что мина хуже самой капризной старухи: не знаешь, с какого боку и подойти...
Старички тщательно готовились к каждому выходу. Я это сразу заметил, едва меня поселили во взводной землянке второй роты.
— Что рано поднялись? — обратился к ним замполит роты В. Н. Назаров, сдерживая добрую улыбку на худощавом лице. — Отдыхали б еще часа три.
— Начать рано — сердце радо! — отшутился полный и веселый красноармеец П. Н. Бовин — душа взвода. — А как там в Сталинграде дела? Не слыхать ли чего нового, товарищ замполит?
— Дела горячие! Окружение такое, что не снилось Гитлеру. Он, правда, пытается пробиться с внешнего фронта, да уж дудки. Времена не те! Даже Канны теперь померкнут.
— А это что за зверь такой? — поинтересовался Бовин.
— Канны-то? Селение в Италии. Возле него Ганнибал разгромил римскую армию. Давно это было, Павел Николаевич, вот вы и забыли. Больше двух тысяч лет прошло — не шутка!.. — улыбнулся Назаров.
— И в Сталинграде жарче, чем у нас, говорите? — допытывался Бовин.
— Чудак ты, Паша, как я посмотрю, — вмешался в разговор Уваров. — Сводки читаешь, а говоришь такое! Да у нас по сравнению со Сталинградом — сейчас просто санаторий...
— Правильно говорит Уваров, — подтвердил лейтенант. [12] — Но и нам, товарищи, дел хватает. Скоро на минирование выходить. Да я вижу, вы уже готовитесь.
— Точно, готовимся, товарищ замполит. Осталось еще чеки проверить. Сами понимаете, не на картошку собираемся, — налегая на «о», не спеша пояснил пожилой минер С. Д. Уваров.
— Подготовочка!.. Вы же сами, товарищ лейтенант, стращали, что минеру ошибаться нельзя, — добавил Бовин, потряхивая седеющей головой.
Разговоры стихли. Каждый вернулся к прерванному делу. Кто проверял пружины и чеки взрывателей, кто строгал перочинными ножами пеналы для детонаторов, кто снимал смазку с корпусов взрывателей. Время выхода на минирование приближалось. Кто-то из бойцов тихо затянул знакомую песню:
Минерами мы не родились,
Но как же без мин на войне...
...На минирование трогались с наступлением темноты. До переднего края было немногим больше километра — минут тридцать ходу. Я вышел на задание со взводом Щербака.
Мины везли сперва на легких салазках. Потом салазки оставляли в кустах и спускались в ход сообщения. Каждый из минеров брал с собой по две мины. Остальные подносили специально выделенные для этого старички, которым было уже трудно ползать по-пластунски.
В ходе сообщения и в траншее тесно — не разойтись.
— Эй, пехота, дай дорогу! Вишь, мины несу. А то взлетим вместе, — попугивали минеры неповоротливых пехотинцев.
Взрыватели и минные детонаторы, без которых не срабатывала взрывчатка мин, находились у командиров отделений и взводов. Детонаторы старались держать подальше от мин...
8 декабря мы минировали участок пологого спуска к Дону, доступного для танков. Узкий серп луны к середине ночи совсем скрылся. Только зоркие глаза привыкших к темноте минеров позволяли ориентироваться на местности.
Ядреный декабрьский мороз норовил вместе с ветром забраться за ворот и в рукава полушубка. [13]
— Не вздумайте в рукавицах снаряжать мины, хоть и холодно, — предупредил своих бойцов сержант А. М. Щербак. — Наша работа ювелирная. Смажьте вот пальцы гусиным жиром: в Мамоне достал у хозяйки.
Андрей Маркович Щербак заменял тогда командира взвода. Его крупная, атлетического сложения фигура выделялась среди других. Широкое лицо было серьезным и приветливым одновременно. Говорил он спокойно и весомо:
— Ну, жир не всем, конечно, а только снаряжающим. Отрывать лунку и ставить мину в снегу — удобнее в рукавицах... Направления установки всем понятны? Теперь насчет глубины...
Сержант посмотрел в мою сторону, чуть сдерживая улыбку: мол, испытаем новичка. И спросил:
— А что, товарищ лейтенант, на какую глубину ставить мины сегодня?
Вопрос простой. А как ответить точнее? Мучительно стал вспоминать занятия по минному делу в академии. Тут-то и почувствовал отсутствие практического опыта...
— Все зависит от плотности и глубины снежного покрова... А вы-то сами как думаете?
— По такому снегу — сантиметров тридцать с трамбовкой, пожалуй, — ответил, улыбаясь, Щербак.
Пришлось только согласиться с опытным сержантом...
Рассредоточившись по отделениям, минеры выбрались из траншеи и поползли, подтаскивая за собой мины. Граница минного поля находилась метрах в двадцати от первой нашей траншеи. Устанавливались противотанковые мины ЯМ-5 — ящик-мина. Минеры же называли их в шутку ямками, а установку и особенно снятие этих мин — игрой в ящик. «Смотри играй, да не сыграй в ящик!» — было принято говорить у них.
В условиях эвакуации промышленности из западных районов эти мины стали незаменимыми из-за простоты их изготовления. В суровом сорок втором продолговатые деревянные ящики для мин делали и на деревообрабатывающих заводах и в полукустарных мастерских. Ящик являлся корпусом мины. В него закладывались два брикета аммонита и толовая шашка, а в боковое отверстие вставлялся упрощенный взрыватель с минным детонатором. [14]
Игра слов «сыграть в ящик» имела особый смысл при минировании ящик-минами. Но фраза эта не отражала действительного положения дел. В случае взрыва пяти килограммов взрывчатого вещества от человека или группы людей ничего не оставалось...
На снаряжение мин, естественно, выделялись самые опытные и надежные сержанты и красноармейцы. В то время нередко и сами командиры взводов выполняли эту операцию.
Особое внимание уделялось предохранительным чекам и минным детонаторам МД.
— Эти эмдэшки — сердце мины. Они жизнь взрыву дают, — поясняли новичкам бывалые минеры.
— С детонатором не шути! Бывает, что и от щелчка срабатывает. Ты его — в пенал: тогда и ему и тебе спокойней...
Прошло уже часа три с начала минирования. Минеры парами стали возвращаться в траншею. Все растирали окоченевшие на морозе пальцы, приплясывали, присаживаясь на корточки, закуривали самокрутки.
Итальянцы открыли беглый артиллерийско-минометный огонь.
— Проснулись, черти. Неужели засекли?..
Но разрывы слышались и правее, и левее минного поля, и в глубине, за нашей траншеей.
— Федор Пузанов не вернулся. Где запропастился — бог знает. Ведь полз уже к траншее, — докладывали бойцы.
— Надо искать. Не италы ведь утащили. Может, при артналете...
— Скоро светать будет. — Сержант Щербак с беспокойством поглядывал на небо: — Кто пойдет в поиск?
Идти вызвался В. И. Ерац, худощавый, тридцатипятилетний красноармеец с приятным лицом, неизменно выражавшим легкое удивление. И минеры и пехотинцы внимательно следили за ним из траншеи:
— Ох, не напоролся бы сам на мину...
Прошло мучительных полчаса.
— Вот он, никак тащит Федора...
Несколько пар рук приняли в траншею красноармейца Ф. А. Пузанова. Оказалось, при артобстреле он был контужен, потерял сознание и свалился в овражек на краю минного поля, неподалеку от траншеи. [15]
— Замерз бы, наверно, среди мин, если бы не Виктор, — только и выдавил из себя Пузанов.
Среди бойцов роты Виктор Иванович Ерац держался незаметно и скромно, но в минуты опасности как бы преображался и был всегда впереди. Он много минировал и разминировал на Дону, в Марковке, в Харькове. В марте 1943 года во время уличных боев за Харьков получил ранение. И здесь его вытащил из-под огня приближавшегося немецкого танка Федор Пузанов.
После двух месяцев скитаний по госпиталям Ерац прислал на мое имя весточку. До сих пор хранится у меня пожелтевшая, написанная карандашом открытка, датированная 18 мая 1943 года:
Письмо от известного Вам бойца Ераца Виктора Ивановича. Добрый день или вечер, многоуважаемый товарищ лейтенант. Я вам шлю свой добрый привет, и товарищам, и Щербаку А. М. И передаю низкий поклон Пузанову Федору за то, что он меня спас от смерти, когда я был ранен. Я нахожусь теперь в запасном госпитале. Скоро вернусь. И пока до свидания с вами. Остаюсь жив. Того и вам желаю.
Мы ждали возвращения Ераца в роту, но так и не дождались. Очевидно, его направили в другую часть.
* * *
Комбат сдержал слово. Он не допустил меня к командованию ротой, но и откомандирование мое в бригаду все откладывал. Когда была высказана просьба ускорить решение о моем использовании, он долго колол меня взглядом, а затем отшутился:
— Не торопитесь, академик, поперед батьки в пекло! Решим все в свое время...
На фото Д.С. Жигалов
Вскоре после того в ротную землянку зашел Д. С. Жигалов, плотно сбитый, очень приятный лейтенант, исполнявший обязанности адъютанта батальона. Дружески похлопав меня по плечу, он сказал:
— На комбата не обижайтесь. Он вас в минном карантине хочет выдержать. Это точно!..
Я взволнованно спросил, почему Мысяков пренебрегает предписанием замкомбрига. Дмитрий Степанович задумался и, улыбаясь, ответил:
— До бога — высоко, до начальства — далеко, а до врага — рукой подать! Наберитесь терпения. Я думаю, [16] вас просто испытывают, как новичка. А что касается взаимоотношений нашего комбата с начальством — тут дело непростое. Человек он отчаянной смелости. И, мне кажется, вообще ничего и никого на свете не боится...
За несколько дней до наступления на Дону меня вызвали в штаб.
— Ну как, товарищ академик, — в глазах комбата бегали бесенята, — не желаете ли прогуляться к итальянцам? Есть случай отличиться! Вот так-то!
Готовилась командирская разведка инженерного оборудования переднего края противника. С наступлением темноты семь человек в белых маскхалатах вышли к первой нашей траншее у кромки берега.
— На лед не пустим! Нет команды, — вздернул было автомат командир стрелкового взвода.
Но команда догнала нас. Стремительными перебежками мы быстро преодолели 120–140 метров донского льда. С трудом отдышались. Тягуче завывал ветер. Прислушались. Сердце отстукивало каждую секунду: мы были на берегу, занятом противником.
— Ну как, академик, страшно? — спросил комбат.
— Страшновато, — признался я.
И от этого короткого, но откровенного диалога все вроде почувствовали какое-то облегчение.
Участок, выбранный для разведки минновзрывных заграждений, находился между двумя опорными пунктами противника: Дерезовкой и безымянным хутором. Он не занимался альпийскими стрелками и плохо простреливался фланговым огнем. Мы вошли во впадину, напоминавшую амфитеатр, склоны которой были покрыты деревьями. Выглянувшая из-за туч луна позволила хорошо рассмотреть местность. Со щупами и миноискателем ступали мы в строгом порядке, след в след. Теперь смерть находилась под ногами.
Луч фонарика скользнул по проволоке. Но Жигалов случайно наступил на нее...
— Ми!.. — только и успел крикнуть он.
Остолбенев, мы ждали взрыва. Но его не последовало.
Сержант Щербак, затаив дыхание, вслушивался в звуки в наушниках миноискателя. То усиливающиеся, то затихающие сигналы вдоль оси обнаруженной проволоки показывали, что рамка миноискателя то приближается к [17] мине, то удаляется от нее. Наконец сержант нагнулся и обозначил на снежной корке место расположения мины.
Что это за мина? В чем секрет ее конструкции? Каковы особенности разминирования? Ничего не было известно. А снять ее надо было не подрывая и в полном комплекте доставить как образец в батальон.
Жигалов жестом показал Щербаку, чтобы тот отошел. Затем, сбросив рукавицы, осторожно саперным ножом вырезал затвердевшую белую корку и пальцами стал разгребать снег. Перерезав кусачками проволоку и очистив мину, он стал внимательно осматривать цилиндрический металлический корпус. Пальцы лейтенанта не то от холода, не то от внутреннего напряжения чуть вздрагивали.
— Дима, пусть Щербак обезвредит, — вполголоса сказал комбат.
Но Жигалов только покачал головой, провел ладонью по лицу и опять склонился над своей опасной находкой.
Вскоре он передал нам итальянскую противопехотную мину. Она имела сантиметров шестнадцать в высоту и около десяти в диаметре. В корпусе сверху виднелись небольшие «окна». Верхний взрыватель был уже вывинчен Жигаловым, но сбоку оказался выступ, напоминавший второй взрыватель, который тоже предстояло извлечь...
С помощью щупов и миноискателя обнаружили еще с десяток мин, скрытых под снегом: пластмассовых и металлических, нажимного и натяжного действия. Стали снимать и эти образцы.
— Хватит! — комбат вытер обильно выступивший на лбу пот. — Пора возвращаться. Так-то...
Благодаря этой разведке удалось выяснить, что итальянцы не переставили мины по-зимнему. Часть из них вмерзла в грунт, остальные под слоем снега оказались схваченными ледяной коркой. И хотя возможность взрыва отдельных экземпляров не исключалась, в целом минное поле серьезной опасности не представляло.
И в этом тоже итальянцы не приспособились к русской зиме.
* * *
А на нашем берегу началось накапливание войск. Артиллерия и пехота все прибывали и прибывали. Маскировались [18] в кустах. Машины укрывали в оврагах. Разворачивали утепленные палатки. Стало тесно...
Все только и говорили о Сталинграде. На ходу делились последними новостями о тяжелых боях. Котельниковский, река Аксай-Есауловская, населенный пункт Верхне-Кумский — эти названия то и дело упоминались в разговоре. С особым волнением обсуждали положение на плацдармах в самом городе. Сталинградские события приковали к себе всеобщее внимание.
И вот пришел наш черед...
210-й БИЗ стал снимать часть мин, которые были поставлены нашими же руками, устраивать проходы в остающихся минных полях и огораживать их проволокой, чтобы не подорвались свои. Одновременно мы готовили щиты для переправы войск по льду Дона.
Мы, конечно, не могли еще знать замысла предстоящей операции, однако догадывались, что она связана с битвой за Сталинград. И действительно, наша 6-я армия под командованием генерал-майора Ф. М. Харитонова, оказалась той самой правофланговой армией, которая способствовала отражению попыток гитлеровцев пробиться к своей окруженной, тоже 6-й, армии Ф. Паулюса.
В ночь на 16 декабря 1942 года в батальоне никто не спал. Заканчивались последние приготовления к наступлению. В 8 часов утра заговорила артиллерия, и от ее могучего голоса полтора часа содрогался морозный воздух.
В полосе 267-й стрелковой дивизии, в оперативном подчинении которой находился наш батальон, форсирование Дона планировалось севернее Дерезовки. Лед там достигал уже 35–40 сантиметров. Но возле берегов был значительно тоньше. Многочисленные пробоины очень ослабляли несущую способность ледяного покрова. Две роты нашего батальона с началом артиллерийской подготовки сразу взялись наводить колейную переправу для легких танков.
Сначала итальянцы, ошарашенные воем непрерывно летящих артиллерийских снарядов, не подавали признаков жизни. И наша работа по укладке щитов продвигалась быстро. Комбат бегал вдоль полосы щитов и поторапливал бойцов:
— Давайте, братцы, скорей! Стыкуйте щиты поаккуратней. Не посрамите себя и на переправе! Вот так-то... [19]
Но едва по уложенным на лед щитам двинулись легкие танки, а пехота рассыпавшимися цепями пошла правее и левее прямо по льду, молчавший до тех пор противник открыл огонь. На нашем берегу задымились воронки, оставляя вокруг копоть словно от потухших костров. На льду начали падать пехотинцы, а потом и минеры, пропускавшие по щитам танки.
Один из итальянских снарядов угодил прямо по щитовой колее. Два щита разлетелись в щепки, соседние были откинуты в стороны. На оси переправы образовалась полынья. Танки остановились.
— Голиков! — закричал изо всех сил комбат. — Давай запасные лаги и щиты! Что залегли?! Под лед не спрячетесь! Передний край — край жизни. Здесь за жизнь надо биться.
Младший лейтенант В. И. Голиков вместе с несколькими бойцами бегом потащил импровизированную упряжку к разрушенному участку переправы. Рядом шлепнулась и разорвалась вражеская мина. Один из старичков только охнул и свалился в пробоину.
— Держи за ноги! — крикнул младший лейтенант и сам окунулся с головой в ледяную воду. Ему с трудом удалось схватить за полушубок и вытащить на поверхность чуть не ушедшего под лед раненого.
Прошло еще минут пять. Огонь врага ослабел, но не прекращался, а пробоина скрылась под длинным сплошным накатом из бревен.
Танки с нетерпеливо фыркающими двигателями вновь пошли на правый берег Дона. А Голиков, торопливо вытирая широкое лицо и мокрые волосы, уже покрывавшиеся серебристым ледяным налетом, упрямился:
— Да ладно. Не уйду, пока танки не пропущу!..
В это время наша 2-я рота уже проделывала проходы в минных заграждениях на берегу противника, вблизи того места, куда я ходил в разведку. Эту работу возглавил замполит В. Н. Назаров — командир роты находился в госпитале.
— Пробивай удлиненными смелей! Проверим проход после. Не бойсь! Выше неба не взлетим! — кричал он молоденькому худощавому младшему лейтенанту В. И. Быкову.
Вслед за подрывами удлиненных зарядов — толовых шашек, прикрепленных к узкой доске-лыже, двигались [20] минеры с миноискателями и щупами, обезвреживая в проходах немногие уцелевшие мины.
По огороженным проходам благополучно перебрались через минные поля итальянцев около десятка наших танков. Но тут вдруг, у самого вражеского берега, один из танков сошел со щитов и провалился гусеницами под разбитый лед. Движение на переправе вновь застопорилось. Зато правее нас, в полутора километрах, колейная переправа, оборудованная дивизионными саперами, обеспечила безостановочное движение и танков и артиллерии.
А слева, примерно в двух километрах, действовал 207-й отдельный батальон инженерных заграждений. Утром 16 декабря 1942 года под прикрытием артиллерийской подготовки он приступил к укладке щитов на лед. Часть огневых точек, расположенных в обрывах противоположного берега, не была подавлена. Противник открыл сильный пулеметный и минометный огонь. Батальон сразу же понес потери в личном составе.
Спустя несколько часов 207-й БИЗ перебросили на строительство свайного моста у деревни Дерезовка. Здесь он работал совместно с 15-м отдельным мосто-понтонным батальоном. Несмотря на сильный огонь противника, мост длиной 160 метров и грузоподъемностью 40 тонн был закончен к намеченному сроку — к рассвету 17 декабря.
Семьдесят три человека потеряли наши соседи от огня противника во время строительства переправы и моста. Это была почти половина боевого состава их батальона.
Несколько меньше потерял в тот день и наш 210-й БИЗ. В. В. Киселеву пришлось вывести на лед даже ездовых из хозчасти: они помогали фельдшерам подбирать раненых.
Пробегая мимо меня, помпохоз на минутку остановился, перевел дыхание и крикнул:
— Вот вам, батенька, и тихий Дон! Похоже на ад, только вместо кипящей смолы — ледяная вода... А люди делают свое дело, им хоть бы что!..
* * *
Источник: