Продолжение...

Военные люди знают, что такое «перекос» – когда патрон, не выйдя до конца из диска, упирается пулей в канал ствола, и устранить эту неисправность можно только разобрав пулемет. Сразу превратившись в безоружного воина, я побежал за товарищами. Вражеские солдаты сначала отстреливались, а потом обратились в бегство. Но не все. Велико было наше удивление когда нам навстречу двинулись, приветствуя нас, итальянские солдаты. Среди них были раненые и обмороженные, кто-то полз по снегу, и все выражали радость от того, что сдаются нам. Немцев не было видно, и стрельба прекратилась. Итальянцы пытались пожать нам руки, чуть ли не обнять… Не удивительно что многие из нас, особенно молодые ребята расслабились Что ни говори, мы одержали победу, пусть и не слишком значительную. Кругом было много необычного, и думать о безопасности не хотелось. Как по завоеванному городу, мы бродили между диковинными машинами-фургонами, рассматривая их. Почему-то они были раскрашены в яркие красные и желтые цвета, нелепо выглядевшие на снежном поле. Возможно, их перебросили, не успев сменить камуфляжную окраску, из африканской пустыни, где в те дни тоже шли бои. Завязывались беседы с общительными итальянцами. Многие из них говорили на ломаном языке, но не русском, а украинском. И странно было слышать от чужих солдат «мабуть», «трошки» и другие слова из малорусской «мовы». Странно и не очень приятно. Они ругали немцев, Гитлера и Муссолини, заверяли в добрых чувствах к русским людям, воевать с которыми никогда не хотели. Помню рослого блондина, проникшегося ко мне особым расположением. Он спросил мое имя и представился: «Я Карло… Турин… Кончится война, ты приехать Турин». Вокруг машин валялось оружие, продукты, мундиры, какие-то бумаги, еще что-то.

Итальянцы сдаются в плен. Декабрь 1942г.

И тут мне повезло – на глаза попалось большое красное полотнище со свастикой в белом кругу. Флаг, а может быть, знамя! В военных играх, в которых я участвовал в пионерском лагере, надо было найти и захватить знамя противника. И вот мне удалось это сделать на настоящей войне! Подошел наш замполит Копайгородский[1], сказал что это очень важный трофей, и я сунул полотнище за пазуху. Помню молоденького, наверное, такого же как и я, итальянского солдатика, который выскочил из-за машины, едва не сбив меня с ног. Был он какой-то нескладный, взъерошенный, шея обмотана тряпкой, румяное мальчишеское лицо, беспокойно блестят глаза. В руках у него была винтовка, и я подумал, что ему ничего не стоит пристрелить меня, а рядом никого из наших не было. Но когда я взмахнул своим неисправным пулеметом, солдатик в ужасе попятился и поднял руки. Видно от страха он не сообразил, что должен бросить винтовку. Я пытался втолковать ему это, а солдатик упал на колени и жалобно запричитал что-то, как видно, прощаясь с жизнью. Подбежали солдаты, свои и чужие, кто-то вырвал из рук парня винтовку и его куда-то потащили. Другая запомнившаяся встреча. Пожилой итальянский солдат неподвижно сидит на снегу, никак не реагируя на то, что происходит вокруг. Почему-то он бос, ступни ног опухли и посинели. Почему он так сидит, что с ним случилось? Кто скажет! Я бросаю ему немецкие эрзац валенки из соломы, валявшиеся по близости. Лицо итальянца передергивается, но он молчит, а я иду дальше. Запомнилось и такое: Натыев, солдат, отслуживший кадровую службу, сняв с плеча немецкий автомат (подобрал его в поле), выпускает длинную очередь по стенке машины, в которой лежит чужой солдат, не пожелавший выйти. Прав ли он или нет? Не могу решить... Разные встречи, разные впечатления. И наверно, никто не подумал, что противник вряд ли примирился с потерей машин, и никто поначалу не обратил внимания, когда за машинами замелькали фигуры в белых комбинезонах. А потом началась стрельба, и все изменилось.

Две пули в одном бою

Я не сразу понял, что происходит. Немцы небольшими группами занимали позиции между машинами и открывали огонь с разных сторон. Нас застали врасплох. Одни подались назад к лесу, другие, отойдя метров на 100, заняли оборону в неглубокой канавке, а кое-кто застрял около машин. В их числе оказался и я со своим неисправным пулеметом. Помню, как кто-то зло крикнул мне, что надо стрелять. Помню, как, подобрав валявшуюся на снегу винтовку, я выстрелил в немецкого солдата, крадущегося между машинами. Я промахнулся, а винтовка – надо же быть такому невезению! – тоже оказалась неисправной и не выбросила стреляную гильзу. И опять, как в ночном бою, были минуты растерянности. Опять гремели выстрелы, падали товарищи, а я лежал на снегу, не зная, что делать. Понимал, что надо добраться до канавки, но встать и бежать к ней не решался. А потом около ближайшей машины увидел вражеского солдата. Конечно, и они меня видели, и один из них направил в мою сторону винтовку. Что-то обожгло мне живот. Сразу вспомнилось, что говорили опытные солдаты о ранении в живот, насколько такое ранение опасно. Но прошло несколько минут, и я понял, что это, собственно говоря, не ранение. И действительно пуля лишь оцарапала кожу, правда, довольно основательно. Выбросив трофейный флаг, чтобы не мешал, но, не расставаясь с пулеметом, я дополз до канавки. Здесь горстка моих однополчан отбивалась от немцев, рвущихся к канавке.

Схема боя 32-й мсбр в районе х.Хлебный - х.Поздняковский 20-21 декабря 1942г.

Я очутился около Натыева, строчившего из немецкого автомата (видно, запасся патронами у машин). Тут же лежал ничком и жалобно стонал раненый немолодой казах Атаев. Увидел двух своих ровесников – Колю Казанатчикова из Орловской области и Егорку Чинчикеева, представителя малочисленной народности шорцев, проживающих в алтайских горах. Тихий застенчивый Коля стрелял молча, а веселый плутоватый Егорка то и дело вопил: «Смотри, еще одна немес упала!» Кто был дальше, я не разглядел, но знал: бой ведут люди моей роты, только их маловато. Сам лежал неподвижно, чувствуя себя как-никак раненым, а голоса атакующих звучали все ближе. Видно, им приказали любой ценой отбить машины.

Ранили Егорку, он истошно закричал что-то на родном языке. Кто-то сказал, что кое-кто из итальянцев, признававшихся нам в любви, тоже стреляет в нас. И я понял - чувствовать себя раненым больше нельзя, надо воевать. Потянулся к винтовке Атаева, приподнявшись на локтях, и… подставил себя своей второй пуле. Показалось, будто что-то со звоном лопнуло у меня в голове, остро запахло порохом, потемнело в глазах, кровь хлынула изо рта и из носа. Вспомнился Дорофеев: убитый рядом со мной. Значит наступила и моя очередь? Но каких только чудес не бывает на войне! Мое ранение – на этот раз самое настоящее – иначе как уникальным не назовешь. И вторая пуля была ко мне милостива. Она хотя и прошла через шею справа на лету, сделала это, как и первая пуля у машин, исключительно удачно для меня – от крупных неприятностей опять отделили миллиметры.

В справке, которую выдали в госпитале, указано: «Легко ранен, сквозное непроникающее ранение». Конечно, был шок, было потрясение. Натыев наспех замотал мне шею и голову колючим немецким бинтом и снова взялся за автомат. А я лежал в полузабытьи, чувствуя, что мои испытания не кончились. Озлобленные голоса немцев звучали совсем близко, а когда кто-то крикнул, что надо поднимать руки, я понял: это конец! Наши продолжали отстреливаться, а я ждал, что с минуты на минуту немцы ворвутся сюда и прикончат меня вместе с другими ранеными (слышал, что это у них практикуется). Подумал об этом спокойно, как будто не о себе, а о ком-то постороннем.

Сегодня с улыбкой вспоминаю, как пришла в голову мысль о том, что герои приключенческих романов перед кончиной заново переживают всю свою жизнь и, значит, я должен сделать то же. Но что я смог вспомнить из прожитых мною 19 лет? С горечью подумал о матери – каково ей будет узнать о моей гибели? Пожалел, что не успел толком повоевать, а мечтал о подвигах. Потом представил: лежу мертвый, а на спине – тощий солдатский «сидор». Зрелище казалось унизительным, и я сбросил вещевой мешок. Вспомнил о комсомольском билете в кармане – кто-то советовал заблаговременно выбросить его, чтобы не убили, если попадешь в плен. Вспомнил, и стало стыдно от одной мысли. Комсомольский билет был со мной до 1985 года, когда я, приехав в Болгарию, подарил его музею школы, с которой вел переписку. «Не повезло... Но это же война!» – думал я 21 декабря 1942 года.

А на самом деле мне повезло, как только может повезти на войне. И пули пощадили, спасение пришло в самый последний момент, как это бывает в некоторых, не всегда правдоподобных, фильмах и на фронт вернулся довольно скоро, и воевал еще два года, дойдя до Венгрии. Правда, особых подвигов не совершил. А ведь совсем простился с жизнью, когда над нашими головами просвистел снаряд, разорвавшись за машинами, за ним второй. И никогда не забуду исступленно радостный крик: «Наши танки!» (Кажется это был тихий застенчивый Коля Казанатчиков). Позже я узнал, что там была всего одна «тридцатьчетверка», но этого хватило, чтобы снова все изменилось. Немцы отступили, подошли наши от леса. Появились какие-то незнакомые солдаты – подкрепление. Вместе с теми, кто уцелел в канавке, пошли брать село, которое, как оказалось, было совсем близко.

И снова итальянцы

Мог я ожидать, что в этот день меня ожидают новые приключения, правда, иного свойства! Сидел на снегу, как и другие раненые, ждал санитаров и дождался. На саночках, в которые была впряжена тощая лошаденка, подъехали двое. Они отвозили раненых в село, до него, по их словам, было километров пять. В первую очередь брали тех, у кого были ранены ноги. Сажали в саночки по одному человеку, посадить двоих или троих, а самим пойти пешком не желали. Стало ясно, что помощи ждать долго, а мороз стоял основательный. Другие раненые потихоньку ковыляли в сторону шоссе. Я тоже решил попробовать и был приятно удивлен, убедившись, что могу передвигаться, хотя и с трудом. Еще издали увидел, что по шоссе в направлении села движется колонна, как мне показалось, несколько тысяч человек. Подошел ближе – то были пленные итальянцы. «Помочь раненому!» – приказал лейтенант – конвоир. Из колонны выбежали двое, заботливо, даже угодливо подхватили меня под руки, повели.

Сначала шли по обочине, потом мои опекуны, как я понимаю, люди дисциплинированные, решили вернуться на свои места, и я вместе с ними оказался среди вражеских солдат. Впрочем, враждебности я не чувствовал. Ко мне подходили, участливо заглядывали в лицо, жалостливо спрашивали: «Плехо? Болно?». И опять я слышал как итальянцы ругают войну, Гитлера и Муссолини, заверяют в добрых чувствах к русским людям. Видя во мне представителя Советского Союза, деловито интересовались – что их ждет в плену. Не отправят ли в Сибирь? Сколько хлеба в день положено пленному? Были еще какие-то вопросы.

Подавленными они не выглядели. В колонне не прекращались оживленные разговоры на повышенных интонациях, с темпераментной жестикуляцией. Все это было необычно и отчасти забавно. Главное же – уж очень хорошо шагалось при поддержке двух крепких мужиков, а рядом были приветливые лица, сочувственные, хотя и не понятные до конца слова. Трудно сказать сколько времени я находился в обществе итальянцев, но вскоре почувствовал двусмысленность своего положения. Заметил, с каким удивлением смотрят на меня обгоняющие колонну советские солдаты. Было видно, что они недоумевают – каким образом этот парень в белом маскировочном костюме оказался среди голубоватых шинелей? А услышав несколько нелестных высказываний в свой адрес, понял – надо с итальянцами расставаться. Очень кстати с нами поравнялась повозка, на которой везли раненых, и я сумел взобраться в нее. Потом уже сообразил, что конвоиры имели все основания застрелить меня «при попытке к бегству». Ведь о том, кто я и как я оказался среди пленных, знал только лейтенант, поручивший итальянцам меня опекать, но его поблизости не было. Впрочем, конвойных тоже что-то не видно, и мои приключения этого дня благополучно завершились.

Остается добавить, что за два дня до этого были освобождены Богучар и Кантемировка. Это стало одним из завершающих этапов операции «Сатурн», эпизодами которой были сражения в лесу и у машин. Успех операции «Сатурн» предопределил победу в Сталинградской битве и начало коренного перелома в ходе Великой Отечественной войны.

Ноябрь 2004 года.