«Когда началась война, мне как раз исполнилось 15 лет. К этому времени я закончил семилетку. Война приближалась к границам нашей Воронежской области. И меня вместе с ровесниками послали эвакуировать колхозный скот за Дон. Осенью 1941 года отогнали мы наше стадо к Рыжкиной балке, на лугу остановились — решили подержать стадо пока здесь — уж больно хорошее было пастбище. Если немцы подойдут — быстро успеем перегнать на ту сторону. Тут нам сообщили, что немцев вроде как остановили, и мы вместе со стадом вернулись назад.

На фото Шевченко Е.Д.

В марте 1942 года ребят моего возраста послали в МТС на десятидневные курсы трактористов. МТС находилась тогда в селе Дьяченково. До 7 июля мы ремонтировали комбайны, готовились к предстоящей уборке. Но 7 июля начались налеты и бомбежка Богучарской переправы. На работу мы вышли, но не работали, с тревогой вслушивались в звуки приближающегося боя.

Вдруг неподалеку, на терешковском лугу, приземлился наш самолет, откуда он взялся, никто так и не понял. Мы подошли. Оказалось, что самолет имел небольшую неисправность, и пилот вынужден был приземлиться. Летчик пошел в село, чтобы позвонить по телефону. Через какое-то время пришла автомашина, самолет подремонтировали. Он был готов к полету. Летчик крикнул нам: «Ну, кто со мной?» Один из нас запрыгнул в самолет и улетел вместе с летчиком. Этот парень был с 1924 года, и его все равно бы призвали, но он решил сам — добровольно. Он улетел, а мы - домой.

Переправу разбомбили, Богучар горел. Надо было как-то попасть домой. По дороге на Сухой Донец - непрерывный поток автомашин к переправе. Немецкие самолеты стали бомбить и дорогу и переправу. Попали под бомбежку и мы с ребятами, долго прятались, и только среди ночи пришли домой.

Отца Данила Савельевича дома я не застал, он работал в сельсовете в селе Монастырщина. Как только отец вернулся домой, начался обстрел — так мы поняли, что в селе появились немцы. Пришлось спрятаться в погреб на целый день, ночевать пошли в свой дом. Но рано утром ( часа в 4 утра) под окном нашего дома немецкий солдат застрочил из автомата. С криком «Ком! Ком!» нас выгнали из дома на улицу. Потом толпой нас погнали в яр, в этих ярах мы просидели до вечера. А вечером два конвоира (один — немец, другой — финн) погнали нас по направлению к селу Медово. Ночевать пришлось в поле, и на другой день пришли мы в Медово. Жили в тамошней школе.

Шли сильные дожди, была страшная грязь. И эту грязь нас заставляли счищать с дороги чем придется. Прошел слух, что немцы захватили Калач, и женщины подняли вой.

Через неделю мы собрались уходить из Медово, никто нам не препятствовал. Пошли назад в Абросимово. Один из моих друзей (его звали Михаилом) влез в немецкую машину, набрал сигарет, и прихватил с собой трубу (в селе стоял немецкий оркестр). Идем домой, курим сигареты. Немец — офицер увидел из окна наш «оркестр», выскочил, что-то закричал на своем языке, трубу, конечно, отобрал и ушел. Мы поспешили поскорее уйти от греха подальше.

Вот и родное Абросимово! В селе уже был назначенный немцами комендант. Пришлось ему доложить о нашем возвращении. Всех, кто вернулся, загнали в самую большую хату (она находилась неподалеку от нашего дома), и поставили часового.

Среди нас была женщина, эвакуированная из Ленинграда, знавшая немецкий язык. Она тихонько поговорила с немецким часовым, и он разрешил нам накопать картошки, собрать немного лука и приготовить себе пищу. Ночью налетел наш самолет, две бомбы разорвались рядом с нашим домом.

Я спал на печке, от взрывов с неё скатился. Гляжу в окно — часового нет, видимо, спрятался от бомбежки. Я быстро из хаты — и ходу к себе домой. Я знал, что в нашем доме есть мука и пшено (колхоз выдал нашей семье по мешку). Насыпал полмешка муки, полмешка пшена, связал их, кинул через плечо, и быстро назад в соседний дом.

Недолго мы оставались в Абросимово - вскоре немцы выселили нас в хутор Малеванный. Там мы жили в амбарах. Урожай на полях был хороший, и люди пошли к коменданту с просьбой, чтобы разрешили косить хлеб. Он разрешил. Ночью наловили приблудних лошадей, взяли косарки, сделали у поля шалаши и начали уборку. Женщины вязали снопы, а итальянцы в это время строили неподалеку блиндажи, и проезжая в телеге мимо поля, собирали эти снопы, и накрывали ими свои блиндажи, присыпая сверху землей. Мы поэтому бросили работать. Стали собирать хлеб каждый для себя: ножницами срезали колоски, обмолачивали, кто как мог, потом пекли хлеб.

Однажды, помню еще в Малеванном были немцы, а у них — фургоны, на которых возили снаряды. В эти фургоны запрягали лошадей, упряжь нас и привлекла. Ремни кожаные, ярко-красные — мы и давай их резать себе на брюки. Лошади стояли возле хатенки. Я режу ремень, и вижу — немец бреется у окна, и нас увидел. Мы убегать, но моего товарища Ивана немцы поймали. Три дня он просидел в курятнике, но ничего, его не били.

Другой случай — были с ребятами на кордоне, делали рогатки. Желудей много было на дубах, мы залезли на дубы и давай стреляться из рогаток. Тут, как раз, под деревом проходили два немецких офицера. Ну, и попало одному немцу желудем прямо в глаз. Он закричал. Мы быстро с дерева, да бежать. Я оборвался и повис на рубашке, зацепился за сучок. Сучок потом обломился, я и убежал.

Вскоре нас выселили в село Батовка, где пришлось жить в свинарниках. Пошел сыпной тиф, много тогда умерло людей. Но сюда на отдых пришла какая-то итальянская часть, нас выгнали из села. Так мы попали в село Плесновка. Там и прожили до 17 декабря. А на рассвете 18 декабря в село пришли наши солдаты...»