Воспоминания Александра Аркадьевича Шенкмана. Часть 1
Родился 5 апреля 1923 года в г. Саратове в семье командира Красной Армии. Детские годы прошли в Ленинграде и Москве. В 1940 г. поступил на исторический факультет Московского государственного педагогического института им. Ленина. В 1941 учеба была прервана. В составе студенческого строительного отряда работал на возведении оборонительных рубежей на дальних подступах к Москве, потом – на одном из предприятий Саратовской области. Призван в армию в сентябре 1942 года и направлен в 32-ю мотострелковую бригаду, формировавшуюся под Саратовом. Участвовал в боевых действиях в должности первого номера расчета ручного пулемета на Воронежском фронте. Ранен 21 декабря 1942 г. в бою, в районе г. Богучар (сквозное ранение шеи).
Александр Шенкман, военное фото.
После лечения в госпитале в г. Борисоглебске воевал на Степном фронте, позже – на 2-м Украинском и 3-м Украинском в составе 92-го (с марта 1943) и 92-го (с июня 1943) отдельных батальонов ПТР в должности второго номера, а позже первого номера расчета ПТР. В марте 1944 года после расформирования 93-го батальона направлен в 93-ю Миргородскую дивизию, которой в то время командовал полковник Салычев. Был назначен командиром отделения ПТР в звании старшего сержанта в 144-й ОИПТД, входившем в состав 93-й дивизии. В ее составе участвовал в освобождении г. Харькова и Бобринец, форсировании Днепра, в боях Ясско-Кишиневской операции (в районе г. Бендеры), в освобождении от фашистов Румынии, Болгарии, Югославии, в частности, в боях за г. Крагуевац. В октябре – ноябре 1944 г. находился в госпитале по болезни (гепатит). После излечения направлен на учебу в Москву, восстановился в институте, окончив его в 1948 г. Работал в Министерстве просвещения Бурят-Монгольской АССР, а с 1952 года – в российском кинопрокате. Был главным редактором Республиканского фильмокомбината, занимался журналистской деятельностью, продолжив ее после ухода на пенсию (1990 г) в качестве внештатного автора ряда журналов.
Литературным творчеством (проза и поэзия) занимался с детских лет. Первые публикации были в альманахе детского литературного объединения Академии имени Фрунзе (1938 г.). В различные годы публиковал свои произведения в журналах «Знамя», «Советский экран», «Наша улица», «Оракул», в ряде газет, а также в сборниках, издаваемых литературным объединением Дома Российской армии. В 1995 году мои стихи были представлены в сборнике «Друзьям-однополчанам», в 1997 вышел сборник рассказов «А при чем тут война?» Сотрудничал со студией «Диафильм», написав 13 сценариев диафильмов общественно-политической тематики.
Награжден орденом Отечественной войны II степени, медалью «За боевые заслуги», медалью «За доблестный труд. В ознаменование 100-летия со дня рождения В. И. Ленина», другими медалями – отечественными и болгарскими, а также почетными знаками Всесоюзного и Московского комитетов ветеранов.
Несколько часов на войне
Всего несколько часов заняли события, о которых пойдет речь. Ничего значительного в масштабах ВОВ не произошло. Но Победа, 60-летие которой мы отмечаем, складывалась и из таких, вроде бы незначительных эпизодов, а я в тот день узнал, до чего непредсказуемо – порой почти неправдоподобно! – могут разворачиваться события на войне, как ничтожно мала может быть грань между жизнью и смертью человека, узнал многое другое. Мне было 19 лет, моя воинская служба только начиналась, и этот день, 21 декабря 1942 года, стал знаменательным днем в моей жизни. Но сначала несколько слов о том, что этому дню предшествовало.
Марш
Нашей части предстояло принять участие в боях на Воронежском фронте, где немецкие и итальянские части армейской группировки «Дон» пытались пробиться к окруженным под Сталинградом дивизиям Паулюса. Операция носила кодовое название «Сатурн», о чем мы, естественно, не знали, когда, выгрузившись из эшелона в Урюпинске в середине декабря, перешли Дон и двинулись туда, где гремела канонада. Солдаты говорили, что идем к Богучару и Кантемировке. У меня на вооружении был ручной пулемет Дегтярева. Я сам попросил об этом, когда на формировании под Саратовом нам выдавали оружие.
Боевого опыта я не имел, но пулемет неплохо изучил на занятиях по военному делу в институте, первый курс которого закончил в первые дни войны. Около недели длился казавшийся бесконечным, выматывающий все силы марш.
Наша часть именовалась 32-й мотострелковой бригадой, предполагалось, что будем передвигаться на машинах. Но, как видно, поджимали сроки, и машин мы не дождались. Одетые в белые маскировочные блузы и шаровары шли с утра до вечера, день за днем. Выбившиеся из сил люди двигались, как автоматы.
Схема прорыва 18-го танкового корпуса и боев 32-й мсбр за с.Гадючье (ныне Свобода) Богучарского района Воронежской области.
На коротких привалах падали в снег и мгновенно засыпали, невзирая на мороз. И не все могли сразу подняться, когда звучала команда «подъем». Некоторые падали, не дожидаясь привала, и всегда находился шутник, который грубовато острил: «Подвинься, я лягу», или «Добей, что бы не мучался». Помню, как я поскользнулся, спускаясь с пригорка, и рухнул на спину. А на спине в вещевом мешке, («сидоре», как его почему-то называли), был котелок, к нему меня с силой припечатал мой 12-килограммовый «дегтярев», который я нес на плече.
В первую минуту показалось, что я не встану, что сломал позвоночник. Но встал, пошел дальше. Я видел, как люди засыпали на ходу и, случалось, человек падал в кювет или натыкался на идущего впереди и разбивал лицо об оружие товарища. Мы шли мимо деревень и хуторов, от большинства которых остались только печные трубы – страшноватое зрелище! Казалось, что идем по снежной пустыне, потому что людей почти не встречали, даже в уцелевших деревнях, где останавливались на ночлег. Запомнились отдельные эпизоды этого марша.
Окончен дневной переход. Обессиленные солдаты лежат у околицы, ожидая, когда их разместят по домам и сараям. Надо готовить ужин, кто-то должен принести воду для кухни. Кто это сделает? До колодца больше километра. Командир, как видно, не решается приказать кому-нибудь, он взывает к добровольцам. Никто не отзывается, люди спят, или делают вид, что спят. «Комсомольцы, встать!» - звучит команда. «Лежи!» – шепчет сосед, видя, что я собираюсь встать.
Другая деревня – совсем другое воспоминание, увидел первую смерть на войне. Но это не гибель в бою. Перед строем расстреляли младшего лейтенанта нашего батальона. Говорили, что он приставал к хозяйке дома, в котором ночевал… Несколько раз нам встречались солдаты в голубоватых шинелях - итальянцы. Они шли группами, 6-8 человек конвоиров, и весело кричали: «Плен, плен!» В те дни они очень активно сдавались.
А можно ли забыть встречу в полусгоревшем хуторе! Поздний вечер. У обочины стоит женщина с большим чугунком в руках. Она вынимает из чугунка горячие картофелины и дает по одной штуке идущим мимо неё солдатам. Из каких запасов эта картошка? Кто надумал почистить и сварить ее, может быть, в единственной уцелевшей в хуторе печке, запечь, вынести измученным людям, идущим в бой! Помню, мелькнула наивная мысль – сохранить доставшуюся мне картофелину как бесценный подарок. Но рука сама собой отправила ее, еще не успевшую остыть, в рот.
Схема боев частей 18-го танкового корпуса за с.Вервековка Богучарского района
Одну деревню пришлось освобождать от противника. Но настоящего боя не получилось. После короткой перестрелки мы вошли в деревню, где не оказалось ни немцев, ни жителей. И было одно происшествие, которое могло бы показаться забавным, но едва не закончилось для меня трагически. Это произошло вечером, когда нам приказали срочно занять оборону вдоль длинного оврага – поступило сообщение, что сюда прорывается немецкая часть. Окопаться в снегу – дело нехитрое. Вместе с напарником, Трифоновым[1], быстро соорудили «огневую точку», залегли. Напряжение нарастало. Захотелось сделать еще что-то, пока не начались боевые действия. Решил постелить на «огневой» солому из копны, стоявшей в поле в метрах трехстах. Ходил вокруг копны, выдергивая пучки соломы, а в это время поднялся ветер, началась метель, и все вокруг закрыла снежная пелена. Я моментально потерял ориентировку – где враг, где наша позиция? Пошел наугад в одну сторону, потом в другую. Все-таки вышел к оврагу. Но где наши? Снежные хлопья слепят глаза, ничего не видно в двух шагах. Кричать, звать - опасно, немцы могут быть рядом. Не раз приходилось читать и слышать о заблудившихся и замерзших в поле. Неужели и меня ждет то же? И вдруг услышал, как мои товарищи зовут меня, не скупясь на крепкие словечки. Все обошлось, а немцы не появились. Встретились с ними дня через два.
Ночной бой
Испытания марша были как бы прологом к драматическим событиям ночи на 21 декабря и нескольким часам этого дня. Не раз я пытался представить себе, как для меня начнется мой первый бой? Как это произошло в действительности – сказать не могу. Хорошо помню, как колонна неожиданно остановилась на шоссе, когда подходил очередной день нашего марша. Почти сразу возникло чувство тревоги. Где-то слева за лесом началась стрельба, а потом прозвучали слова команды, и наш батальон по-ротно пошел в ту сторону. Помню чьи-то слова, что второй батальон уже в бою. Помню раненых, которые шли нам навстречу и просили поспешить, потому что «их там много». Помню, как Трифонов дергал меня за рукав и тихонько просил, чтобы я не лез вперед. А я с внезапно возникшей лихорадочной удалью нарочито громко ответил: «Как это – не лезь! Быстрей дойдем и до Богучара, и до Берлина». А потом – провал в памяти. Нетрудно предположить, что противник, прорываясь из окружения, накрыл нас огнем, заставив отойти в лес. Но подробности самых первых минут начисто стерлись из памяти, как видно, пережил сильный шок. Вспоминая тот вечер (или уже ночь), вижу себя оглушенным и растерянным в темном лесу. Гремят выстрелы, мечутся по лесу и падают люди. А я не знаю – куда бежать и что делать?
И хорошо помню, что все стало ясным и осмысленным, когда недалеко от себя я увидел солдата из своего отделения Ваню Дорофеева[2]. Молодой парень, года на два старше меня, он невозмутимо стоял на коленях перед ручным пулеметом, установленном на коробку для дисков, и стрелял. Заметив меня, он весело крикнул, чтобы «пристраивался рядом», сделаем спаренную батарею. И только тогда я вспомнил, что у меня в руках такой же пулемет, и из него надо стрелять. Увидел около себя Трифонова с красными дисками, увидел, что многие мои товарищи не мечутся по лесу, а лежат на снегу и стреляют в ту же сторону, что и Дорофеев.
То, что было дальше, в памяти сохранилось. Устроился около Ивана, установил свой пулемет так же, как он, и нажал спусковой крючок. Вспомнилось, правда, что нас учили вести огонь лежа, что двум пулеметчикам не следует в бою находится рядом… Но с мальчишеской самоуверенностью решил: мало ли что напишут в уставах, так гораздо удобней. Диск был с трассирующими пулями, и когда из ствола пулемета в темноту понеслись очень красивые разноцветные искорки, ко мне пришло полное спокойствие. Увидев воочию свои пули, выпущенные мною во врага, я впервые по-настоящему осознал себя солдатом, делающим свое дело.
Нет сомнения в том, что для меня то были самые значительные, самые возвышенные минуты на войне. И я продолжал стрелять, хотя и не видел тех, кому предназначались мои пули, и чьи пули летели к нам. А через несколько минут Дорофеев вскрикнул, откинулся на спину, захрипел, забился в судорогах и затих. Не сразу до меня дошло, что пуля, убившая Ивана, лишь случайно не досталось мне, что меня вполне может «найти» другая. Неудержимая ярость, вдруг охватившая меня, заставила, забыв обо всем, припасть к пулемету и снова посылать в ночь разноцветные искорки. А потом кто-то крикнул, что приказано отойти, и мы, увязая в снегу, бежали к опушке. А над нами свистели пули, и то и дело кто-то из моих однополчан падал.
Был ранен бежавший впереди меня командир взвода, младший лейтенант Пихед, молоденький (младше меня) украинец. Помню, как он запрыгал на одной ноге и жалобно, по-детски закричал: «Ой, ратуйте!» Подбежал полкомвзвода, старший сержант Блохин, подставил плечо, повел Пихеда. А потом я увидел, как он остановился, снял руку Пихеда со своего плеча, сказал: «Давай дальше сам, больше не могу». Не выпуская из рук пулемета, я бежал вместе с другими и благополучно добрался до опушки. Стрельба стихла. Мы лежали в снегу, покуривали в кулак, грызли концентраты, заменившие нам ужин, тщетно пытались согреться. А из темноты доносились полные отчаяния голоса раненых, зовущих санитаров. Идти к ним было рискованно – кто-то рассказывал, как немцы таким способом заманивают чересчур доверчивых и берут их в плен. Странно звучал гортанный плачущий голос, говорящий: «Скларенко! Ой, Скларенко!» То был немолодой лезгин Дадаев, солдат нашего взвода. Ему, человеку малограмотному, плохо говорившему по-русски, служба давалась нелегко, зачастую он просто не понимал, что от него требуется. Его взял под свою опеку сержант Скляренко, по возрасту годившийся в сыновья своему подопечному. И только на него надеялся в трудную минуту Дадаев, возможно, не освоивший слова «санитар». Скляренко не отзывался, что с ним – никто не знал. Я окликнул Дадаева, и он, радостно повторяя мою фамилию, приполз к нам. Приходили и приползали другие, в их числе Пихед. И казалось, этой страшной ночи не будет конца.
Дружелюбные итальянцы
Утром нам приказали отбить у противника село в нескольких километрах от леса. Развернувшись в цепь, мы пошли по полю. Не могу сказать – была ли это рота или то, что осталось от батальона. Мы шли, настороженно озираясь по сторонам и прислушиваясь к отдельному гулу, напоминавшему перекаты летнего грома. В поле лежали тела тех, кто был убит этой ночью: наши солдаты в маскировочных костюмах, немцы в белых утепленных комбинезонах и итальянцы в тонких голубоватых шинелях. Мы искоса поглядывали на них, а некоторые подходили, наклонялись, иногда поднимали что-то. Время от времени мы ложились – на всякий случай, хотя никакой опасности не было видно. Когда легли в очередной раз, по рукам пошла объемистая фляжка с коньяком. Кто-то «позаимствовал» ее у убитого немца. Каждый делал один два глотка и передавал фляжку дальше. Дошла она и до меня, и приложившись к ней, я вновь, как и ночью у пулемета, ощутил себя членом мужского солдатского братства. И снова мы шли вперед, пока не увидели перед собой десятка полтора больших крытых машин, а около них солдат в белых комбинезонах и голубоватых шинелях. Возможно, это с ними мы вели бой в лесу, это они убили многих моих товарищей. Ночью мы не видели своих врагов, сейчас они были перед нами, и мы бросились стрелять на бегу. Наверное, мы выполняли приказ, но почему-то мне кажется, что наша атака началась стихийно, сама собой. Вспоминая эти мгновения, я невольно начинаю сомневаться – неужели на это были способны люди, измученные многодневным маршем, после тяжелого боя и бессонной ночи, голодные и промерзшие? Но твердо знаю – все именно так и было! И я сам бежал вместе с другими, посылая в сторону машин очереди из пулемета. И вдруг мой «дягтярев» замолчал в самый неподходящий момент....