Надо же такому быть.

Евдокия Васильевна Адонкина сидела в кресле. Читала книгу о войне, участницей которой была. Устали глаза, смежила веки. Может, даже вздремнула.

- И тут, - рассказывает она, - как батогом меня стегнули. Слышу громкие голоса. Слышу чужеродную, но знакомую речь. Я даже привстала. Огляделась. Телевизор выключен. Только подумала: на десятом десятке лет всякое может показаться. Нет, не показалось. Голоса доносились на второй этаж квартиры с улицы. Подошла к полуоткрытому окну. Обомлела. Чтобы не упасть, ухватилась за подоконник. Итальянские солдаты по городу шли толпой! В разговорах перекрикивали шум машин, весело хохотали…

То, что это были итальянцы, Евдокия Васильевна не ошибалась. Ей на всю жизнь запомнился этот чужеземный язык. Крепко запомнился с лета 1942 года. Когда она с подружкой, прячась за кустами лозы, ползком перетаскивала раненых из лодки в укрытие. А вокруг речная вода вскипала от пуль и осколков. Стреляли итальянцы, накрепко врывшиеся в меловые горы с правого донского берега. Стреляли итальянцы, штурмуя островок, с какого пришлось нашим бойцам отступить.

Евдокия Васильевна с улыбкой призналась: увидела вновь итальянцев, растерялась и испугалась. Откуда их столько в Россоши, где она, сельская бабушка, обживала новое место жительства в семье сына. Он-то ей и объяснил, что приезжают сюда дети и родственники тех, кто когда-то воевал, погиб здесь.

Евдокия Васильевна спрашивает у самой себя, отчего они все в военных шляпах с птичьими перьями? Гордятся что ли? Так нечем им перед нами выхваляться…

Слушаю бабушку, соглашаюсь: действительно, гордиться нечем. Прошу её вспомнить кровавое лето 42-го.

- Родом я из Журавки на Дону. Девичья фамилия – Гарькавая. Наше село в Богучарском районе. После семилетки училась в Богучаре в медицинской школе. Сдали экзамены за второй курс. Наводим чистоту в учебных кабинетах.

Вбегает в класс учительница, с порога в крик: «Девчата, быстро по домам! Немцы идут».

В последние недели мы сами уже видели, как к донским наплавным мостам и паромам ехали и шли люди. Гуртами гнали скотину. Тракторы переправляли. Военные части уходили на восток.

А нам все казалось: война где-то далеко-далеко. Потому приказ учительницы показался громом среди ясного неба.

Домой в родную Журавку спешили с подружкой Олей Паршиной. Даже на квартиру к хозяйке не забежали. Торопились в село Галиёвку, на переправу. Не успели. Впереди стрельба, разрывы. После догадались: это уже немцы рвались к понтонному мосту. А наши бойцы встали на пути.

Наше счастье – у дороги рожь высокая. Нырнули в неё, и бежать подальше. Самолёты с крестами на крыльях будто над нами кружат, только бомбы ложатся где-то в стороне. Припали к тёплой земле. И только когда бой утих, начало темнеть, осмелели и полевыми тропами вышли к Дону. Ночи почти не было. Начало светать, а мы уже напротив нашей Журавки. Выросли ведь на воде, плавали хорошо. Через Дон, можно сказать, перемахнули влёт. В селе уже коров в стадо сгоняют, на пастбище. Маму Ульяну Фоминичну встретила. Обрадовались друг дружке. Дома отец Василий Иванович ждал. Он в первые дни войны ушёл на фронт. Тяжело ранило. Из госпиталя долечиваться отправили домой. Переоделась, села за стол поесть. Посыльный на пороге.

- Явиться в военную часть!

Мы ещё не знали, что Дон стал линией фронта. В центре села собрались парни, девчата. Встали в строй. Вдруг я поняла, что просто падаю с ног от пережитого за минувшие сутки. А офицер скомандовал:

- Вы призываетесь на службу в Красную Армию!

Парней зачисляли в стрелковые роты. Девчата попадали в связисты. Я – по специальности, стала санинструктором в первом батальоне 412 стрелкового полка, первой дивизии, вскоре её переименуют в 58-ю Гвардейскую.

- Жителей Журавки, - вспоминает Евдокия Васильевна, - отселяли в тыл – в село Ширяево Калачеевского района. Левый берег ведь открыт, как на ладони. С правобережных гор всё село на виду. Стреляй, не целясь.

Мы уже бойцы. Рыли траншеи. Строили блиндажи. Копали, обкладывали земляным валом капониры для пушек.

В июле немцы пытались сходу форсировать Дон у нашей Журавки. Не получилось. Мы отбились. Вскоре разведка доложила - немцы свои позиции передали итальянцам, а сами ушли к Сталинграду.

День и ночь продолжали жить под вражеским прицелом.

Люди ведь не торопились уходить из села. Как без хозяйства? Всю скотину, огород с собой не унесёшь. А вышел на огород копать картошку – вражьи снайперы уже взяли тебя на мушку. Соседку тетю Настю Чвикалову убили, пятеро ребятишек осиротело. Сколько таких случаев. Хоронили родных и у могильных ям люди погибали. Даже по кладбищу итальянцы прицельно били.

Крыши хат камышовые, соломенные. По ночам от зажигательных пуль пожары полыхали. На глазах село превращалось в сплошное пепелище. С того лета наша Журавка начала заметно таять. Где теперь только не встретишь земляков – Ростов-на-Дону, Таганрог, Донбасс, Воронеж. Я вот в Россоши у детей к старости оказалась…

Боевое крещение принимала в сражениях с итальянцами.

И где? На речном острове. Любимое место наших игр и забав.

Остров нам нужен. Разведчики из укрытия в упор разглядывают вражеские укрепления и точно указывают цель артиллеристам. А те в упор громят их снарядами. Итальянцы догадались, ночью выбили нас оттуда. А мы собрались с силами и возвратили остров.

Так донской островок переходил из рук в руки не один раз.

Люблю стихи, призналась моя собеседница. «У меня слова складно складываются в строчки. Когда услышала стихи Юлии Друниной, то приняла их, как свои.

Я только раз видала рукопашный,

Раз наяву. И сотни раз - во сне.

Кто говорит, что на войне не страшно,

Тот ничего не знает о войне.

Зверели люди на войне. Перевязываю на кровавом острове раненого. Свои и чужие бойцы вперемешку и вповалку лежат кругом, стонут, зовут…

Оглянулась, что вижу? К подружке ползёт итальянский офицер с кинжалом в руке, в спину ей метит. Я как заору с перепугу. Подружка от моего крика отпрянула в сторону, а офицеру уже руку перехватили. Потом только поняли, что могло случиться непоправимое.

…Откуда могли знать санитарки Дуся и Оля, их товарищи по оружию, что они сражались с горными чернорубашечниками из «батальонов Муссолини». Крепко засели они на донских высотах.

Откуда могли знать ребята, что боевой дух фашистам крепить на Дон прилетали дочь итальянского «фюрера», «дуче фашизма» Муссолини Эдда Чиано и модный в ту пору поэт Филиппо Томазо Маринетти. Вдохновение стихотворец в нарядном мундире майора нашёл в Кантемировской округе. Здесь он писал об «оригинальности русского народа». Как их вождь и отец, основатель и первый маршал Империи Италия Бенито Муссолини, гости на встречах славили офицеров, унтер-офицеров и солдат 8-й армии. «В жестоком бою, бок о бок с немецкими и союзными армиями на русском фронте, вы многократно и решительно демонстрируете вашу стойкость и доблесть», защищая «тысячелетнюю европейскую цивилизацию от московского варварства».

Зато памятно - один из тех бойцов, кого вынесли с поля боя и вовремя доставили в медсанбат, запомнил девчат. На встрече ветеранов дивизии, уже в 1970-е годы он подарит Евдокии Адонкиной и Оле Паршиной-Степовой шёлковые платки.

…Середина декабря 1942-го. Начало операции «Малый Сатурн», в которой участники небывалой Сталинградской битвы нанесут разгромный удар фашистской европейской орде.

Предрассветный зимний час.

В Журавке и по реке Дон на засекреченных ударных участках прорыва вражеской обороны от Калитвянской излучины до станицы Вешенской наши артиллеристы заиграли «Катюшу» осколочным огнём по неприступным итальянским бастионам. Когда стихли орудийные залпы, в наступление по донскому льду на Журавские горы пошла пехота. Но ещё огрызались свинцовыми очередями недобитые пулемётные гнёзда. Воя, с неба падали мины, вставая кустами разрывов. Прибрежный лес сплошь был минным полем.

Евдокия-Дуся в паре с Олей среди атакующих в первых рядах. В азарте боя осмелели, забыли о страхе. Кидались к раненым на крики: «Сестрички, родненькие!» Перевязывали раненых и на лыжных санках увозили назад через Дон в полевой медсанбат.

Догнал сестричку Дусю минный осколок. Скосил с ног. Успела осознать, почувствовать, что от крови и слёз лёд горячий. От её крови и слёз. И провалилась в небытие, из какого вернулась уже в лазарете.

После узнала: ей и Оле посчастливилось. Подружку легко ранило. Она вместе с Олей Дубянской, Марфушей Дибцевой, Феней Гарькавой, Катей Цымбаловой и другими девчатами из Журавки ушли в наступление дальше.

Лена Лисянская и две Маши – Ливенская и Луценко погибли, защищая своё село. Как и их земляки – пулемётчик Василий Егорович Ливенский, боец Егор Абрамович Гарбузов.

А Дуся лечилась в госпитале в Тамбове. Поставили на ноги, но с костылями. Вручили документ – инвалид в восемнадцать лет.

Вернулась домой.

Вечером на улице гармонь заиграет, побежала бы, да кому ты нужна, хромоножка.

Порвала инвалидную бумагу и – уехала на Донбасс. Директор угольной шахты по-доброму принял фронтовичку. Стала она телефонисткой.

После смены скрипела зубами от боли и насильно сгибала, расправляла искалеченную ногу. «Пять лет на костылях, пять лет с палочкой».

Встретился ей, как в песне, парень молодой в степи донецкой. Свой, сельский. Родом белгородский. Провожал с работы сначала, а затем Ваня, Иван Афанасьевич Адонкин, предложил Дусе выйти за него замуж.

Поехали молодые в гости в Журавку. Да и остались в селе. Муж в колхозе плотничал, а Евдокия на ферме – молочные бидоны мыла, коров доила.

Невеста Люба сумела тот, выкинутый вгорячах, инвалидный документ восстановить. Бабушка вспомнила, что лечилась в Тамбове у рынка. Эта примета помогла отыскать номер госпиталя и его архив. Фронтовичке вернули заслуженную пенсию. Что было нелишне.

Жили - не тужили, в согласии и счастливо.

Дети, внуки, правнуки. Все в люди вышли и выйдут. Отшагал свой земной путь Иван Афанасьевич. «А одной и опять с палочкой в руке тяжеловато зимовать». Согласилась Евдокия Васильевна переехать в город к сыну и не жалеет.

«Живу, как панночка, на всём готовом»…

На снимке: Евдокия Васильевна Адонкина.

Автор Пётр Чалый. Россошь – Богучар.