В журнале «Огни Кузбасса» №5 за 2015 год опубликованы воспоминания о жизни в прифронтовом селе Подколодновка. Только о Подколодновке ли вспоминает героиня — девочка по имени Магда? Тут есть что обсудить…

Подколодновка

Из Миллерово мы подались в Подколодновку. В селе легче было прокормиться. Добирались на попутных машинах и долго шли пешком. По дороге нам встречались разрушенные дома, без крыш и окон, только стены. В одном из таких домов мы заночевали. Мама нашла большой кусок клеенки. В углу, где поменьше дуло, расчистила место от обвалившихся кирпичей, собрала и набросала в кучу какое-то тряпье. Мы улеглись, мама расстегнула свой плюшевый жакет и обхватила меня полами. Сверху с головой накрылись клеенкой. Так под открытым небом и спали, крепко прижавшись друг к другу, а ночью выпал первый снег. Проснулись, вокруг все бело, и сами покрыты снегом.

В Подколодновке мама устроилась писарем в сельсовет. Нас подселили в один дом. Хозяйку звали Маруся. Дородная, пышущая здоровьем казачка, лет сорока, бойкая, острая на язык. Ее муж ушел на фронт. Детей у них не было. Дом состоял из двух комнат и большой печи с лежанкой. За домом – сад, а дальше огород. Маруся держала корову и кур. Мама с Марусей подружились и вместе управлялись с домашними делами: воду носили из колодца, дрова кололи, варили еду. Иногда ночью перед сном их пронимало откровение, и они, каждая со своей кровати, подолгу вполголоса разговаривали за жизнь. Я притворялась, что сплю, а сама, развесив уши, ловила каждое слово, подслушивала женские секреты. Маруся подарила нам свои вещи, ставшие ей малыми: кофточки, юбки, почти новые. Что-то подошло маме, а что-то она перешила мне.

Зима прошла спокойно. К весне обстановка в селе стала тревожной. Фронт продвигался все ближе и ближе. Опасно было выходить на край села, долетали снайперские пули. Случались артобстрелы и авиа-бомбардировки. В селе размещались наши военные. Здесь находилось самое удобное место для переправы через Дон. Нас научили во время обстрела падать на землю лицом вниз и закрывать голову руками. Как-то начали стрелять, я плюхнулась на землю, а почва в тех местах глинистая, после дождя непролазная грязь, а в сухую погоду пыль мелкая, как пудра. Вдохнула я эту пыль, как напал на меня кашель, прокашляться не могу, горло перехватило до удушья. Мне уже все равно, что вокруг стреляют, встала, кашляю, аж слезы потекли. Кто-то из взрослых подбежал и заставил пригнуться.

Никогда не забуду самый первый артобстрел. Я была одна дома. Мама на работе. Маруся тоже куда-то отлучилась. Вдруг страшный пронзительный свист и взрывы. Я испугалась, побежала к маме в сельсовет, который находился через несколько домов. Уже до сельсовета оставалось несколько метров, вижу, как на крыльцо выбежал офицер, а за ним солдат, и вдруг я чувствую острую обжигающую боль в ноге и в то же самое мгновение вижу, как офицеру срезает голову, и она, как мяч, скатывается по ступенькам вниз, из нее маленьким фонтанчиком пульсирует кровь. Потрясенная такой жуткой картиной я встала как вкопанная, забыв про боль, не замечая взрывов, не в силах отвести глаз, тупо и отстранено смотрела, как обезглавленное тело офицера продолжает идти, и сделав два-три шага, валится на землю. Вслед за солдатом на крыльцо выскакивает мама, они бегут ко мне, уносят в блиндаж, вырытый рядом с сельсоветом. Мама своим платком перевязала мне ногу, у нее дрожали руки, но она старалась держаться спокойно и приглушенным, сдавленным от волнения голосом повторяла: «Ничего, потерпи, все заживет». Тот осколок снаряда, что убил офицера и ранил меня, застрял в стене, стены сельпо были саманные, мягкие, я потом отковыряла кусок металла длиной сантиметров двадцать. Просто чудом этот осколок скользнул по моей ноге, не нанеся увечья.

Авианалеты случались реже, укрывались от них, где придется: в блиндаже, траншее, подполе, что было поблизости. Мое первое посещение подпола оказалось неудачным. Мы находились дома, услышали звук самолета, Маруся отодвинула крышку подпола и велела нам спускаться. Меня пропустили вперед. Внизу темно, ничего не видно, промежутки между перекладинами лестницы широкие, мне приходится к ним тянуться и шарить ногой. Руками держусь за боковины лестницы. Бомбежка уже началась, Маруся решила меня поторопить и ладонью сверху легонько надавила на голову. Этого оказалось достаточно, чтобы я сорвалась вниз, там стояли деревянные короба с картошкой. Пока летела, думала, хоть бы не порвать платье, а то мама отругает. Мама с Марусей спустились за мной. Я сильно ударилась коленом и вывихнула мениск. Боль дикая, ногу не согнуть, не разогнуть, голень сместилась в сторону. Мама держала лампу, а Маруся налила на ладонь керосин, хорошо растерла место ушиба, потянула меня за ногу, сустав щелкнул и вправился на место. Острую боль быстро отпустило. Сидим втроем на чурбаках при свете керосиновой лампы, прислушиваемся: где-то вдалеке слышен гул самолетов, ухают взрывы. Маруся говорит: «Я карты захватила. Может в «дурака», а?» Мама покачала головой: «Нет, Маруся, я в карты не играю, есть серьезная причина. Не хочу об этом говорить, ворошить прошлое». «Ладно-ладно, не надо! Давай тогда я тебе погадаю, меня одна старая цыганка научила». Мама согласно кивнула. Маруся положила квадратную фанерку на пустое ведро и стала на подручном столике раскладывать карты. Она внимательно разглядывала их, меняла местами, что-то невнятно проговаривала. Мама с легкой усмешкой, а я, разинув рот, следили за этими загадочными манипуляциями. Наконец, после томительного ожидания Маруся вынесла вердикт: «Сперва будет трудно, но потом все наладится. Ты встретишь большую любовь». Мама засмеялась: «Я думала, ты скажешь, когда война закончится, а ты про любовь. У меня уже есть большая любовь!» Маруся невозмутимо ответила: «Хочешь верь, хочешь не верь. Что карты показывают, то и говорю».

Сложно представить, но мы постепенно привыкали к обстрелам, война становилась для нас будничной, во всяком случае, уже не было панического страха, мы знали, какие можно предпринять защитные меры и обезопасить себя. Однажды Маруся попросила привести корову, которая забрела куда-то на окраину села. Снайперы не трогали детей, и мы с ребятней осмелели и шныряли по всему селу, бегали за огороды к ручью. Я отправилась на поиски. А тут началась артподготовка. Какой-то солдат схватил меня в охапку и затащил в траншею, которая пролегала вдоль реки. Кричит: «Ты что не видишь, стреляют?!» Я говорю: «Мне корову надо найти». Он строго-настрого приказал мне сидеть в укрытии и не высовываться. Поставил передо мной ящик с гранатами и сказал: «Будем заряжать». Стал показывать. Гранаты были крупные, с длинной деревянной ручкой, похожие на толкушку. От меня требовалось взять стеклянную капсулу с жидкостью наполовину белесого и розового цвета, открыть в гранате отверстие, вставить капсулу и снова закрыть. Я заряжала гранаты и подавала солдату, а он складывал их на бруствер, ступеньку наверху траншеи. Наши ожидали наступление немцев после артподготовки. Все стали выбираться из траншеи, стрелять и с криками «ура!» побежали отбивать вражескую атаку. Мой солдат крикнул мне: «Сиди здесь!» - и тоже убежал. Что там происходило, я не видела, только комья земли падали сверху. Когда все стихло, он вернулся: «Ну, все, подруга, можешь идти. Ищи свою буренку».

Возвращаясь домой, я чуть не попала под машину. Откуда-то выскочила большая собака, стала на меня лаять, я испугалась, побежала от нее через дорогу. А тут как раз полуторка ехала, везла боеприпасы на линию. Прямо на дороге я обо что-то споткнулась и упала, водитель резко повернул руль в сторону, я только почувствовала, как вертящееся колесо коснулось локтя. Грузовик съехал в неглубокий кювет. Перепуганный водитель выскочил из машины, поднял меня и отнес в кабину. Успокоившись, что со мной все в порядке, он стал объяснять: «Никогда не убегай от собаки. Это, хоть и домашнее животное, но зверь. А для зверя все, что движется – дичь. Как увидишь собаку, стой спокойно, смотри ей в глаза и разговаривай с ней по-доброму, дескать, ну что лаешь, ты же хорошая псина». Эти слова я запомнила на всю жизнь. С тех пор собак не боялась и могла заговорить зубы любому волкодаву.

В конце лета 1942 года немцы подступали все ближе, военные сказали, что будет большой бой, вряд ли удастся удержать село, и надо уходить в степь. Все сельчане собрали самые необходимые вещи, запасы продуктов, уводили с собой скотину. У нас была собака по кличке Дамка, рыжая дворняжка, она недавно ощенилась и за нами не пошла. Обосновались мы в степи среди скирд. Скирды стали нашим временным жилищем. Делали в них норы, и там спали, ночи уже были прохладные. Я боялась залезать в скирду, там темно и колючие сухие травинки. Мама забиралась первой, а потом затаскивала меня. Днем искали и готовили еду на костре. Жили мы там до самых холодов, пока немцев не выбили из села.

Первая разведка

К нашим скирдам подошли двое мужчин, одетые, как деревенские, и сказали, что им нужно пройти в соседнее село, изучить обстановку. Они просили, чтобы кто-нибудь отпустил с ними ребенка для отвода подозрения. Понятно, что своих детей никто отдавать не хотел, и показали на меня, мол, девочка шустрая, смышленая. Думаю, сыграла определенную роль мамина прибалтийская национальность и то, что мы приезжие. К маме относились хорошо, но все-таки нет-нет, да и проскальзывало некоторое недоверие. Не знаю, как эти двое смогли уговорить маму, но она, в конце концов, согласилась.

В назначенное время, рано утром, я отправилась в первую и единственную в своей жизни разведку. Шли довольно долго, через поле, хлеб уже убрали. Припекало солнце, при каждом шаге от земли поднимался столбик пыли, это меня забавляло, и я старалась еще посильней притопнуть ногой. По дороге мы разучили нашу легенду, мои спутники пояснили, что вот этот человек – твой папа. Я с легкостью приняла эти условности, «новый родитель» чем-то напоминал мне Василия. Мы порепетировали, как отвечать на возможные вопросы. Я чувствовала себя ужасно гордой, что мне поручили такое ответственное дело, и со мной так серьезно разговаривают взрослые люди. Сначала шли втроем, потом один из них на перекрестке свернул в другую сторону. Мой старший товарищ по разведке оказался благодарным слушателем, я безумолку трещала, рассказывала стишки, похвасталась, что понимаю по-эстонски и в подтверждение своих слов спела эстонскую песенку. А он терпеливо сносил мой лепет и даже иногда поддакивал.

Уже на подходе к селу, нам повстречались два полицая с черными повязками на руках. Остановили, один стал задавать вопросы: кто такие, куда, откуда. «Папа» отвечает, мол, идем с дочкой в село к родственникам. И вдруг тот полицай, который все время помалкивал и внимательно разглядывал нас, говорит: «Врет он все, и девчонку взял для прикрытия. Давай отведем в сторону, шлепнем его и все дела». Я сразу поняла, что его хотят убить. Первая мысль, что ударила в голову, как же я смогу вернуться к маме?! Обхватила своего спутника за сапоги и как давай кричать: «Папочка, родненький, папочка родненький, не оставляй меня!» Со мной случилась истерика, я рыдала во весь голос, вцепившись в «папу». Полицаи даже немного растерялись, но поверили, махнули рукой и отпустили. Я долго не успокаивалась, уже не могла идти и говорить, а только судорожно всхлипывала и вздрагивала всем телом. «Папочка родненький» нес меня на руках, пока я не затихла.

В селе он завел меня в какой-то дом, сказал хозяйке: «Она очень устала». Они накормили меня, и я уснула, а поздно вечером он вернулся, разбудил: «Нам пора идти». Когда мы пришли к скирдам, мама была вне себя от радости. Одному богу известно, что ей пришлось передумать и пережить за время ожидания. «Папа» рассказал ей про наши геройские похождения и в заключение добавил: «Она спасла мне жизнь».

Вернулись мы в Подколодновку поздней осенью, когда наши освободили село. Дома стояли целые, только окна разбиты. В нашем дворе лежала расстрелянная Дамка и четверо щенков. После четырех месяцев, проведенных в поле, мы, наконец-то, вернулись к нормальным условиям. Женщины натаскали воды, Маруся затопила баню. Мы напарились от души, нахлестались березовыми вениками. После бани я залезла на печную лежанку, свое любимое место, и, закутавшись в одеяло, просто млела от приятного ощущения тепла и чистоты.

Спустя несколько дней после нашего возвращения, через Подколодновку провели большую колонну пленных. Рассказывали, что среди них были не только немцы, но и итальянцы. Многие жители села вышли посмотреть. Пленные солдаты понуро брели по дороге, отводя глаза, стараясь не встречаться с нами взглядом. Сельчане стояли молча, в этом напряженном, гнетущем молчании выразилось все: ненависть, горе, осуждение.

На следующий день мама пошла в соседний брошенный дом, поискать что-нибудь из кухонной утвари. А там два немца притаились на печи, прикладывают палец к губам, дескать, не кричи, и просят: «Матка, ам-ам». Они сбежали из колонны. Молодые совсем, голодные, шеи тощие. Пожалела она их, принесла из дома несколько свёкол. Потом соседка рассказывала, что нашли двух убитых немцев. Вернулись конвоиры, недосчитались пленных, разыскали беглецов и прямо в огороде расстреляли.

В нашем доме военные устроили временный склад трофейного продовольствия, к нему приставили охранять солдата. Большая комната была заставлена ящиками с консервами, мешками, коробками. Как-то Маруся меня подзывает и шепотом говорит: «Я отвлеку солдата, а ты возьми конфеты». Мне хорошо запомнились розенсоновские яблоки, я отвечаю: «Меня мама накажет». Маруся клятвенно пообещала, что не выдаст меня и всю ответственность берет на себя. Она подвязала мне платье веревочкой, чтобы не растерять трофеи. Вызвала солдата на крыльцо, о чем-то стала с ним беседовать. А я тем временем зашла в комнату-склад. Смотрю на груду продуктов и никак не могу отыскать конфеты. В комнату заскочила Маруся, она под каким-то предлогом отправила охранника в сарай, видит, что я еще без добычи, поддала мне ниже спины, чтобы я быстрей шевелилась, и опять убежала. Марусин шлепок, и правда, возымел действие. Я как-то сразу нашла большой плотный бумажный мешок с пакетиками мятных леденцов, вытащила несколько упаковок, сложила за пазуху. Потом все отдала Марусе, а она спрятала в шкафу и месяца два выдавала нам сладкий паек: по две конфетки в день.

К концу сорок второго года Богучарский район освободили от немцев. Фронт двинулся на запад. Наши военные покинули село. Вслед за ними засобирались и мы с мамой. Маруся отговаривала, предлагала пожить у нее еще, но мама уже что-то решила. В день отъезда Маруся навертела нам увесистый узел с простой деревенской едой: вареные яйца и картошка, соленые огурцы, моченые яблоки, бутылка молока. Мама отказывалась, но Маруся настояла: «Возьми, тебе надо ребенка в дороге кормить». Перекрестила нас на прощание: «Ну, девчата, храни вас господь. Простите, если что не так».